СОВМЕСТНЫЙ СЕМИНАР НИЦ «ЕРЗИ» и ДОМА УЧЁНЫХ И СПЕЦИАЛИСТОВ РЕХОВОТА В НИИ ВЕЙЦМАНА 22 ИЮНЯ 2016 ГОДА

Это долгожданное заседание выпало на 22 июня 2016 года. Несколько лет я искала возможность ознакомить участников нашего научного семинара в Институте Вейцмана с качеством питьевой воды в нашей стране, причём, из первых рук. В этом году удача нам улыбнулась.

День  нашей встречи выпал на 22 июня, на день, когда 75 лет назад началась ВОВ на территории Советского Союза. Конечно, этой теме, о которой сейчас говорят и пишут, мы тоже уделили внимание.

Я хорошо запомнила этот день  1941 года. 22 июня 1941 года у моей мамы был день рождения. Но ночью летали самолёты, были слышны взрывы снарядов, всё гудело и сотрясалось.
Папа сказал: "Это война". Авианалёты на город происходили ежедневно. Во время бомбёжек мы вместе с соседями, как и многие горожане, прятались в глубоком погребе во дворе. В таких погребах в те годы было принято хранить продукты, 
теперь же  мы проводили здесь многие часы. Так прошли первые дни войны. 
Но вскоре наступило время, когда стало очевидным,  что далее оставаться невозможно и нужно бежать от нацистов.
Мы оставили Кишинёв за семь дней до оккупации, добрались  до Тирасполя.

Долгое время трудно было выбраться из этого города.  Но постепенно все беженцы уехали. Мы  добрались до Сталинграда, затем эвакуированных переправили на другой берег Волги под бомбёжками и взрывами снарядов. Так мне запомнилось начало войны на территории Советского Союза.

                ПОСЛЕДНИЙ КОНЦЕРТ МУСИ ПИНКЕНЗОНА

Я рассказала собравшимся о двоюродном брате моего мужа, талантливом  юном скрипаче Мусе Пинкензоне.

 Муся (Абрам) Пинкензон  жил в молдавском городе Бельцы.  Был обычным школьником, пионером, увлекающимся музыкой. С малых лет у Муси проявилась тяга к музыке. Талант раскрылся очень рано: уже в 5-летнем возрасте вундеркинд настолько виртуозно играл на скрипке, что о юном даровании писали все городские газеты. Для своих 11 лет, Муся считался почти профессионалом в игре на скрипке. Играл он с удовольствием, и для родных, и для друзей… Ни один школьный концерт не обходился без участия Муси.

   На 22 июня 1941 г. было назначено торжественное открытие 1-ой Республиканской олимпиады  художественной самодеятельности Молдавии, Муся Пинкензон должен был в ней участвовать. Однако открытие олимпиады так и не состоялось. Началась война…

    Отец Муси - Владимир Пинкензон - был врачом. Немецкие самолёты бомбили город. Началась эвакуация.

Семья Пинкензонов  тоже оказалась в эвакуационном «потоке»,  в одном из эшелонов, который через Украину, Ростов завершал свой путь в Краснодарском крае…Поезд шел три недели и остановился у станицы Усть-Лабинская. Здесь эвакуированных разместили по квартирам…

     Отец Муси сразу приступил к обязанностям хирурга в местном госпитале …  Муся стал учеником 5-го класса школы № 1. Школьники часто приходили в  госпиталь с выступлениями для бойцов, и Муся играл на своей скрипке…

    Тем временем, 12 августа 1942 г. был оставлен Краснодар. Фронт приближался к Усть-Лабинской. В середине августа немецкие танки и мотопехота вошли в станицу. Следом за ними в станицу вошли войска эсэсовской зондеркоманды 10-А. Как раз эти группы уничтожили проживавших в Бельцах евреев… Пинкензоны отсрочили встречу с  фашистами только на год. Станицу Усть-Лабинская не успели эвакуировать, и госпиталь с ранеными и персоналом оказался в руках врага.

   Захваченных в плен евреев в станице Усть-Лабинская, повели расстреливать на обрыв, на берег Кубани…Местное население было обязано  наблюдать за проведением казни…

Первым был убит отец Муси - Владимир Борисович Пинкензон, отказавшийся лечить фашистов. Затем была сражена автоматной очередью мать мальчика - Феня Моисеевна. В этот момент на стрелявших двинулся мальчик со скрипкой в руках… Срывающимся  голосом он попросил: «…Разрешите мне напоследок перед смертью сыграть на скрипке…»

Палачам такой поворот событий показался интересным. Они разрешили. И тут перед стоявшими людьми мальчик заиграл знакомый мотив. Это был Интернационал… Люди подхватили эту мелодию и стали  петь всё громче и громче…

 Солдаты с недоумением смотрели на офицера, тот  крикнул  - стрелять. Так перестала звучать скрипка Муси Пинкензона…

Гитлеровцы в бешенстве разгоняли толпу. Акция устрашения превратилась в акцию их унижения. 12-летний мальчик, стоя перед лицом смерти, проявил такую силу духа, против которой оказалась бессильна вся мощь нацистского оружия.

В этот день люди в Усть-Лабинской снова поверили в Победу. Эту веру им вернул маленький скрипач…

После войны на месте расстрела Муси Пинкензона в бывшей станице Усть-Лабинской, ставшей в 1958 году городом Усть-Лабинском, установили памятник.

Этот случай вошел в историю. И стоит теперь ему обелиск на обрыве над Кубанью…

Это  - один из тысячи случаев за годы отечественной войны. Но когда задумаешься, что этому ребёнку было всего двенадцать лет и играл на скрипке перед смертью он Интернационал (который в те годы был гимном Советского Союза), понимаешь, что это действительно был подвиг. И Муся Пинкензон действительно герой. 

Это был последний концерт Муси Пинкензона. Он не убивал фашистов, не подрывал вагоны, не ходил в разведку. Его оружием была скрипка. Его подвиг длился несколько минут, но навсегда вошёл в историю и увековечил имя героя и антифашиста.

В городе Бельцы переулок носит его имя. На здании общинного дома «Хэсэд Яаков» была установлена мемориальная доска в память о  Мусе Пинкензоне.

 Затем в нашей традиционной рубрике  «История науки»  шла речь об участниках ВОВ и крупных ученых, внёсших значительный вклад в мировую и израильскую науку. Мой рассказ был посвящён замечательной семье Стражас.  Нэдда Стражас недавно отметила своё 90-летие. Все участники заседания передают ей, прекрасному Человеку,

преподавателю, крупному учёному, многократно представлявшую нашу страну на международных научных форумах и конференциях, сердечные поздравления, самые добрые пожелания здоровья, успехов, удачи, радости.

Нэдда – автор НИЦ «ЕРЗИ» и большой друг Центра. ПРИЛАГАЕТСЯ её статья из нашего тома 17.

***

Наступил долгожданный момент второго отделения нашего семинара – началась лекция, посвящённая качеству питьевой воды Израиля, которую замечательно прочла доктор Людмила Гройсман. 

Приехал доктор Виктор Глезер, замечательный человек и талантливый химик. Мы знакомы более 40 лет.  Он достойный ученик академика Яна Павловича Страдыня (Рижская школа полярографистов),  я отношусь к Кишинёвской полярографической школе академика Юрия Сергеевича Ляликова. Мы дружили школами, домами, радость встреч на конференциях, взаимная радость успехам друг друга была характерна для нашего полярографического братства. Это не осталось в прошлом, это присутствует в нашей жизни.

Первым местом работы в Израиле у Виктора и у меня был Еврейский университет в Иерусалиме (Гиват Рам). Мы встречались практически каждый день.

Затем Виктор Глезер заведовал той лабораторией, в которой работала доктор Людмила Гройсман, сменившая его на этом посту.

Это был  отдел контроля качества питьевой воды Национальной лаборатории общественного здоровья Министерства здравоохранения  Израиля. Учёный разрабатывал новые методы контроля с использованием газовой и жидкостной хроматографии с масс-

спектрометрической детекцией. При его активном участии проходило первое в истории Израиля обследование качества питьевой воды в артезианских скважинах страны с последующим обновлением стандартов питьевой воды. В этих исследованиях участвовала и Людмила Гройсман. Научная работа В.Глезера была связана со скринингом токсических органических веществ в источниках питьевой воды, определением строения ранее неизвестных соединений и уровня их токсичности, оптимизацией процесса дезинфекции питьевой воды, аналитическими проблемами органической масс-спектрометрии.

Всё это – значительный вклад русскоязычных учёных в науку и промышленность Израиля.

 Д-р Людмила Гройсман - выпускница Ярославского Государственного Университета по специальности биология и биоорганическая химия (с отличием) и Еврейского Университета (Иерусалим) по специальности водные и земляные науки. Репатриировалась в Израиль в октябре 1994 года. С 1995 года работает в Национальной Лаборатории Общественного Здравоохранения Министерства Здравоохранения, Тель Авив. Начала свою профессиональную деятельность в качестве младшего научного сотрудника Лаборатории исследования качества воды  (химия), а в 2006 году возглавила её.  В 2008 все  химические лаборатории воды  (неорганического и органического анализа и научно-исследовательский сектор) были объедены в Подразделение химии воды, и Людмила, выиграв конкурс, заняла место начальника этого подразделения. Подразделение осуществляет мониторинг качества питьевой воды, воды в медицинских учреждениях, включая установки гемодиализа. Научно-исследовательская деятельность под руководством  Людмилы по темам касающимся технологий улучшения качества воды, экологической химии и ее влияния на общественное здравоохранение, финансируется Израильскими министерствами экологии, сельского хозяйства, управлением водными ресурсами и международными фондами.

Людмила Гройсман является представителем министерства здравоохранения в израильском Институте Стандартов, межведомственной комиссии по обеспечению безопасности воды, инспектором аналитических лабораторий аккредитованных минздравом. Преподаёт на курсах повышения квалификации министерства химию воды и  санитарную химию. В  рамках проектов с академическими учреждениями, является соруководителем подготовки студентов и экзаменаторов на вторую и третью степень.

Является автором и соавтором 19  статей в реферируемых международных научных журналах. 

Доклад Людмилы Гройсман вызвал большой интерес и великое множество вопросов.

Лучшая пора жизни семьи Стражас
Профессор Нэдда Каменецкайте-Стражас (Иерусалим)
Из книги НИЦ «Идёмте же отстроим стены Йерушалаима», (2008, Иерусалим, т. 17, книга 3. Редактор-составитель Ю.Систер. Книга посвящена 60-летию Государства Израиль)
С посадкой огромного «джамбо» в аэропорту Лода 2 ноября 1973 года для Нэдды и Абы Стражас началась новая, пожалуй, четвертая, часть их жизни (позади остались жизнь в независимой Литве, Вторая мировая война и 22 послевоенных года, прожитых в Вильнюсе, столице Литовской ССР). Аба родился в 1914 году в местечке Вилкавишки. B начале Первой мировой войны семья переехала в Каунас (Ковно). Окончив хедер, учился в иешиве, но, поняв, что он чужд религии, покинул иешиву и поступил в еврейскую Реальную гимназию. Преподавание в ней велось на древнееврейском (иврите). Аба очень любил этот язык и на нем писал свои первые любовные стихи. В 1933 году он поступил на исторический факультет Каунасского университета, где учился у знаменитого профессора Льва Карсавина, вынужденного в 20-е годы покинуть Россию и переехать сначала в Германию, затем во Францию, а впоследствии принявшего приглашение возглавить кафедру всеобщей истории в университете Каунаса, в то время столице независимой Литвы. В университете Аба был главой корпорации «Ветария» и представителем национальных меньшинств. На выборах в студенческий совет это представительство ему стоило двух зубов: литуанисты (члены националистической корпорации «Неолитуания») не желали допустить евреев к урнам для голосования. После окончания университета, согласно закону о литовском гражданстве, Аба вступил в литовскую армию. Он был одним из двух евреев, принятых в двухгодичную офицерскую школу. Окончил он ее весной 1940 года. Весь выпуск молодых лейтенантов попал прямо в объятия Красной армии, в ту весну оккупировавшей прибалтийские республики. Накануне нападения немцев на Советский Союз Аба получил путевку, и война застала его в Кисловодске. Вернуться в Вильнюс уже не было никакой возможности. Он был направлен во вновь образованную 16-ю (Литовскую) дивизию. Вначале командовал ротой, а вскоре батальоном новобранцев. Он всегда заботился о своих подчиненных, старался передать солдатам все свои знания и умения. После войны, в Вильнюсе, мне рассказывали оставшиеся в живых (больше половины первичного дивизии состава – около 60% – полегло под Орлом и под Курском), что в свободное от занятий военной подготовкой время он приходил к ним и беседовал об истории, литературе, искусстве. Каждое его появление, рассказывали они, привносило в нелегкую повседневную службу что-то новое и интересное, облагораживая их жизнь, и одновременно служило передышкой. Этого, однако, не ценили еврейские солдаты-коммунисты. Они чувствовали себя униженными, поскольку вынуждены были, как все новобранцы, проходить нелегкую военную подготовку, вместо того чтобы занимать не боевые должности, на которые они претендовали. Улучшить свое положение они пытались, сетуя командованию дивизии, что не хотят служить «у сиониста». К ним присоединился и один литовец, пьяница и антисемит, впоследствии сбежавший к немцам, который написал в своем доносе, что Аба собирается вывести Литовскую дивизию в... Японию! Подобных незаслуженных и просто абсурдных жалоб и поклепов в политотделе дивизии было на Абу несколько. Его вызвал следователь Яцовский. Вначале страшно обругал, угрожая арестом, а потом вышел из кабинета, оставив на столе свой пистолет, чтобы «виновный» покончил собой. Но «виновный» вместо этого обратился в литовское правительство в эвакуации, находившееся в Москве. Там все вскоре было выяснено, и дивизия получила приказ восстановить его на прежней должности. Несмотря на это, из его «Личного дела» в отделе кадров эти гнусные обвинения не исчезли – они сопровождали его до самого выезда в Израиль. С другой стороны, после победы Израиля в Войне за независимость (1948 г.) Аба получил много сердечных приветов от бывших солдат 16-й дивизии, тех, кто сразу после окончания Отечественной войны уехали в Палестину (через Польшу или Румынию). Они писали, что то, чему Аба Стражас их обучил, очень пригодилось им в боях за независимость своей страны и что они ему за это благодарны. Аба Стражас неоднократно подавал рапорт с просьбой послать его на фронт. Наконец, его просьбу удовлетворили. В числе боевых операций, в которых он участвовал в качестве командира батальона, было освобождение Клайпеды. Заняв этот портовый город, в котором проживало много состоятельных немцев, солдаты бросились в только что оставленные противником дома, чтобы, наконец, выспаться в мягкой постели и наесться брошенными немцами при отступлении и бегстве отборными продуктами. Командир Стражас своему батальону категорически запретил ночевать в домах. Солдаты были разъярены: всем можно – только им нет! Но вот в полночь, один за другим, дома начали взрываться, и многие советские военные так бессмысленно погибли. Те же солдаты, накануне почти взбунтовавшиеся, гурьбой окружили Абу и стали его «качать», а верующие литовцы, встав на колени, крестились и извинялись, называя его своим спасителем. Абу в очередной раз представили к ордену, которого он в очередной раз не получил (в конечном итоге он был награжден орденом Отечественной войны и медалями). После окончания войны Аба командовал школой сержантов в Вильнюсе, называвшейся Отдельным учебным батальоном, выполняя обязанности, соответствующие званию полковника, но все еще оставаясь старшим лейтенантом из-за старых жалоб своих бывших новобранцев – евреев-коммунистов.
* * *
Я родилась в Каунасе в 1926 году в семье известного адвоката Лейбы (Льва) Каменецкого и с четырех лет обучалась иностранным языкам, ибо папа хотел, чтобы я пошла по его стопам. К десяти годам я свободно говорила на английском, французском и немецком. Дома разговорным языком был русский, а в школе – я училась в частной католической гимназии – литовский. В 1938 году, убедившись в антисемитском отношении ко мне в гимназии, родители, в середине учебного года, забрали меня из нее и повезли учиться в Англию. Там я закончила одну из известнейших средних школ. Семейные обстоятельства сложились так, что в апреле 1940 года папа, мама и я вернулись в Каунас, где вскоре нас «освободила» Советская власть. Через год после этого грянула война. Мне с мамой удалось бежать в Россию, а папе нет – советские солдаты никого не пропускали через границу в Белоруссию, пока сами не удрали. Он погиб в гетто Каунаса. Вывезенные в лагерь, погибли и его родители (мои бабушка и дедушка), и его брат с женой. Погибла и мать Абы, сопровождавшая внучку во время «детской акции» уничтожения (27–28 марта 1944 года). После многих перипетий, в конце 1941 года мама и я очутились в узбекском городе Андижан. Мама, зубной врач, пошла в Городской отдел здравоохранения искать работу. Горздрав был переполнен врачами, сумевшими спастись, из Белоруссии, Украины и других мест. Для зубного врача была одна-единственная вакансия. Без всякой надежды и с немалым страхом, что при виде диплома царского времени ее могут послать «в места, не столь отдаленные», мама все же дождалась своей очереди в приемную комиссию. Увидев ее диплом на пергаменте, с огромной красной печатью, прикрепленной красной лентой к пергаменту, выданный Московским университетом весной 1917 года, члены комиссии остолбенели и единогласно отдали вакансию ей. Мама получила звание капитана медицинской службы и стала работать в госпитале, который готовили к отправке на фронт. По доброте души, высокопоставленный комиссар дал указание принять и меня, в качестве вольнонаемной санитарки, в тот же госпиталь. В 1943 году наш следующий за фронтом госпиталь обосновался под Москвой. Тут я решила попробовать поступить в вуз. Благодаря хорошему знанию английского, которое я приписывала обучению в литовской гимназии и частным урокам (не признаваясь, что училась в Англии, ибо на нас, «западников», и так смотрели с большим подозрением), меня приняли на отделение английского языка Московского института иностранных языков. Вернувшись в Литву в 1945 году, я закончила учебу и получила диплом уже в Вильнюсском университете, в котором была оставлена преподавать на кафедре иностранных языков, со временем преобразованной в кафедру английской филологии. В это время, в 1946 году, я случайно познакомилась с Абой. Он, красавец-офицер, приезжал ко мне на коне, принадлежавшем до этого немецкому генералу, у которого Аба принял капитуляцию. Узнав, что он дипломированный историк и к тому же ученик Карсавина, я начала убеждать его уйти из армии: «Хватит считать портянки и воевать с кражами угля и картошки в батальоне», – говорила я. Когда он сделал мне предложение, условием моего согласия была демобилизация. Любовь, видно, не картошка – он подал рапорт с просьбой об увольнении. Его демобилизовали, но не «по собственному желанию», а «за политическую неблагонадежность». «Личное дело» пухло. Не зная, с чего начать поиски службы на гражданке, Аба первым делом пошел в Дом книги. Там в работе ему отказали, дав понять, что евреи не требуются. Аба, не стесняясь, сказал заведующему: «Если вам нужен историк, то это я, а если вам нужен литовец – пришлю моего денщика». Следующим шагом было обращение в министерство просвещения. Министр, профессор Жюгжда, немедленно направил его на преподавательскую работу в Вильнюсский пединститут. Областью научных занятий и интересов Абы был период от Английской революции до конца Первой мировой войны. За 26 лет работы в пединституте, и частично в университете, он защитил две диссертации – кандидатскую и докторскую – и стал профессором. 22 года подряд его избирали заведующим кафедрой всеобщей истории, и одновременно в течение шести лет он был также деканом исторического факультета. Первую тему для его кандидатской диссертации (о французских социалистах-утопистах) Ученый совет пединститута не утвердил. Тогда Аба занялся историей Обероста – восточной территории, которую во время Первой мировой войны немцы готовили к колонизации, не желая ее ни аннексировать, ни отдать России или Литве. Работая годами в литовских и московских архивах, он собрал и систематизировал богатейший материал, часть которого, спрятанная на чердаке одного коллеги, так и осталась неопубликованной. Чем выше он поднимался по научной и административной лестнице, тем чаще на него поступали доносы, в которых возводилась напраслина. В 1953 году, уже после смерти Сталина, когда все газеты Советского Союза печатали только бесчисленные некрологи и уже не было антисемитских материалов, Генрихас Зиманас, главный редактор газеты «Тиеса» («Правда») поместил большую злобную клеветническую статью, которую он самовольно подписал именем старого большевика Пушиниса, до того отказавшегося ставить под ней свое имя. В этой статье Зиманас обвинил трех евреев: декана Стражаса, адвоката Харита и служащего Томима – в сюрреалистических антисоветских грехах. Мы начали готовиться к худшему – аресту или высылке. Под детской кроваткой уже лежал мешок с валенками и теплым бельем. Но, к нашему счастью, со смертью Сталина ушли и его антиеврейские замыслы. 4 апреля (кстати, в годовщину нашей свадьбы) Берия объявил, что «бывший КГБ» был повинен во всех антиеврейских провокациях, в том числе и знаменитом «деле врачей». Как и многие тысячи других людей, в этот день мы праздновали своё спасение.
Однако и впоследствии Аба подвергался постоянным преследованиям. Когда после интересного доклада на съезде историков СССР и Восточной Германии он попросил разрешение ещё раз поехать в Восточную Германию вместе со своим секретарём, чтобы глубже изучить материалы Эрфуртского архива, секретарю дали разрешение, а профессору – нет. Разозлившись, Аба где-то выразился, что чувствует себя, как в люксовом концлагере. Это немедленно дошло до ушей КГБ. Его немало «таскали», но ничего не добились.
Мы были молоды и оптимистичны. Было, конечно, и немало радостных событий и трогательных моментов. Абино пятидесятилетие было очень торжественно отмечено в пединституте – до сих пор у меня хранятся памятные подарки и разные грамоты. Не могу не описать следующего эпизода. Несмотря на девять лет, проведенных в армии и в соответствующем «лингвистическом» окружении, Аба не заразился армейской грубостью – был и оставался джентльменом. Для торжественного собрания по случаю одной из важных государственных годовщин пединститут арендовал здание Оперного театра. Вначале, как полагалось, на сцене разместился президиум, были речи, а потом вручались грамоты. Будучи деканом факультета, Аба вручил Почетную грамоту своей коллеге Петраускайте, немолодой, благородной, уважаемой женщине. Вместо общепринятого рукопожатия, он нагнулся и поцеловал ей руку. Заполненный студентами театр взорвался аплодисментами в одобрении этого жеста. Для Абы он был само собой разумеющимся, для начальства – проявлением буржуазности, а для студентов ностальгией по ушедшим в прошлое манерам. После победы Израиля в Шестидневной войне 1967 года в СССР развернулась систематическая антисионистская пропаганда. В ней вынуждали публично участвовать евреев, главным образом известных личностей. Литва не могла не быть втянутой в эту травлю. Абу пытались всячески, разными способами заполучить для выступления на каком-либо митинге или собрании такого рода, но, к счастью, обычно кто-то из студентов или коллег предупреждал его о предстоящем мероприятии. Аба немедленно шел в поликлинику. Все понимающие врачи «устанавливали» у него высокое давление и прописывали две недели постельного режима. За это время очередная антисионистская кампания проходила, и так все обходилось до следующей. Сценарий повторялся много раз. Он так же, наотрез, отказывался вклинивать в свои ежегодные газетные статьи о Парижской Коммуне что-либо об Ульбрихте или что-нибудь антиизраильское (за что просивший статью корреспондент, бывший его студент, поблагодарил, сказав, что, хотя Абин отказ может ему стоить недавно полученной службы, он рад, что в профессоре Стражасе не разочаровался). Аба гордился своим еврейством; его часто уговаривали поменять имя (на «Альберт» или «Альфред» и т.п.), но он категорически отказывался. Постоянное «инквизиторское» давление с угрозами ареста и т.п. и издевательство над его человеческим достоинством стали просто невыносимыми. Наконец, когда слегка приоткрылся «железный занавес», он решил отказаться от всех благ и почестей и эмигрировать. В марте 1972 года мы подали заявление о выезде в Израиль. Этот рискованный поступок стал сенсацией в Вильнюсе. Не буду описывать моральных пыток, которым мы все, но особенно Аба, подверглись. Ему сразу, в середине семестра, запретили преподавать и даже входить в здание пединститута. И мне, несмотря на то, что я была главным экзаменатором по английской филологии на выпускных экзаменах, запретили даже появиться на них. Многие друзья и знакомые и даже лично незнакомые нас поддерживали морально. Однажды, поравнявшись с нами на улице, человек в длинном плаще с нахлобученной до глаз шляпой буркнул, проходя: «Стражас, все равно уедешь». Разрешение мы получили в октябре 1973 года, не без помощи бывших Абиных солдат и студентов-литовцев, в то время уже занимавших высокие посты. Наша виза была действительна не месяц, как бывало у других, а только десять дней. Моими сверхчеловеческими усилиями нам удалось через несколько дней тихонько исчезнуть из Вильнюса. Первого ноября мы сели в поезд «Брест–Варшава–Вена», все еще не уверенные, что едем на Запад, а не в Сибирь. На следующий день мы уже были в объятиях наших детей и родных, которые к тому времени жили в Израиле.
II
Еще шла война Судного дня. На улицах не было мужчин, транспорт работал с перебоями, но магазины были переполнены товарами. Как всегда в общей беде, отношения между израильтянами были активно добрыми. Люди сочувствовали друг другу и оказывали всяческую поддержку и помощь. Имевшие машины подвозили тех, у кого их не было («давали тремп»), считая это своим долгом. Нас поселили в центре абсорбции в городке Тивон, в 17 км от Хайфы. Еще в Литве мы мечтали жить в Хайфе, этом красивом приморском городе, и в конце концов наша мечта сбылась. Немного отдохнув и собравшись с духом, мы отправились на прием к декану Гуманитарного факультета Хайфского университета проф. Ури Раппапорту. К тому времени от профессора Гельцера, за прием которого в Вильнюсский пединститут Аба в свое время успешно боролся, декан уже знал, что из Союза вырвался профессор истории, хорошо знающий иврит. После длительной беседы с Абой на иврите, а со мной по-английски он сказал просто: «Вы оба будете у нас работать». Мы обрели новую, настоящую alma mater. С большим успехом Аба читал студентам курсы по новой истории, преимущественно по истории Германии (в то время в этой области на кафедре не было другого специалиста), и руководил диссертациями на степени мастера и доктора. Его оценили, и уже на третьем году работы общее факультетское собрание единогласно избрало его председателем Комиссии по научным делам. В конце двухлетнего срока исполнения этой ответственной обязанности его отчет о проделанной Комиссией работе, на таком же собрании, был встречен вместо обычной критики аплодисментами. Абу любили и уважали и его студенты, и коллеги. Никогда не забуду, как, узнав, что ему предстоит операция в иерусалимской больнице «Хадасса», его студенты позвонили в больницу и предложили сдать кровь. Кто-то должен был это сделать – таков был тогда порядок. Мы были тронуты до слез. Студентов, однако, опередил наш зять, получивший для этой цели специальный отпуск из армии, где он проходил свою службу. Самое чуткое и благородное отношение к новому репатрианту проявилось в следующем: по университетским законам Израиля можно преподавать до 68-летнего возраста, но пенсия полагается проработавшим не менее десяти лет. К пенсионному возрасту Абе не хватало двух лет рабочего стажа в университете Хайфы. Из большого уважения к нему как к профессору и личности в университете созвали Комиссию по исключительным делам и пригласили представителей общественности. Учитывая личные и профессиональные качества и биографию Абы, Комиссия постановила продлить ему право преподавания на недостающие для пенсии два года. Это нам очень помогло морально и материально. А в качестве почасовика он преподавал еще 10 лет.
* * *
Мой путь в Хайфском университете вначале был труден. Моими коллегами на кафедре английского языка были в основном эмигранты из США. У них было предвзятое отношение к советским специалистам. Они не знали моей биографии, и их не интересовало, какие предметы являются моей специальностью, за что я получила степень кандидата филологических наук, доцентуру и т.д. За 27 лет, что я проработала в Вильнюсском университете (кстати, в списке преподавателей, работавших в этом университете, помещенном в специальном издании в честь его 450-летия, моя фамилия отсутствует), у меня накопился большой опыт, и все сотрудники на хайфской кафедре были удивлены высокими оценками, которые я получала от студентов за мои курсы. Со временем, особенно после присвоения мне профессуры, эти же коллеги два раза подряд единогласно выбирали меня заведующей кафедрой. Проработала я на этой кафедре 23 года, а в общем отпреподавала целых 50 лет. Я имела возможность активно участвовать в научной и общественной жизни университета – организовывать конференции, быть членом и иногда даже председателем разных комиссий (например, по улучшению преподавания английского языка в нашем университете, профессиональных комиссиях по повышению квалификации преподавателей и др.). Одна из комиссий занималась приемом новых преподавателей из русской алии 90-х годов. Я счастлива тем, что помогла нескольким хорошим ученым устроиться в нашем университете. Наша жизнь, хотя и наполненная радостями, удовлетворением и осознанным счастьем, была нелегкой. Мы работали часто и ночи напролет, готовя новые курсы. По законам университета, кроме обязательных вводных курсов, каждый год надо было вести и несколько новых. В то же время надо было заниматься и научной работой, готовить доклады для международных и местных конференций (нас приглашали каждый год, а то и по два раза в год), писать и публиковать научные работы. Благодаря этому постоянному труду я из преподавателя английского языка для будущих специалистов хотя и высшей категории в Вильнюсе, в Израиле доросла до профессора сравнительной филологии. Участие в конференциях дало нам возможность побывать в разных странах и городах мира – Германии, Англии, Франции, Швеции, Австрии, Монреале, Вашингтоне и др., установить профессиональные и даже дружеские отношения со многими учеными. Мы всегда выступали и писали от имени Хайфского университета и гордились, когда на тех международных конференциях, где выставлялись флаги стран-участниц, в нашу честь, нередко впервые, появлялся белоголубой стяг с магендавидом. Аба читал доклады за границей на немецком языке, по темам германской политики в отношении к оккупированным ею странам Восточной Европы и Прибалтики, в том числе и о политике и практической деятельности немецкого военного управления, относящейся к евреям в период Первой мировой войны. Мои доклады, в зависимости от тематики конференции, были по фразеологии литовского языка и сравнительной фразеологии пяти языков: английского, французского, немецкого, русского и литовского. Годы работы в Хайфском университете были самой счастливой порой нашей профессиональной и семейной жизни. Академическая свобода в Израиле разрешала нам заниматься теми областями, которые нас интересовали. (Сравнения ради: незадолго до нашего отъезда из Вильнюса в издательстве Московского института международных отношений вышел мой словарь «Фразеологические синонимы английского языка». Книга была более чем на треть короче рукописи – редакция выбросила все примеры с цитатами из писателей, неприемлемых для брежневской эры). За 46 лет в двух высших учебных заведениях Аба опубликовал 51 работу на пяти языках: иврите, идиш, литовском, русском, немецком и английском. Последней его публикацией является книга «Немецкая восточная политика в Первой мировой войне: Вопрос Обероста 1915–1917», вышедшая на немецком языке в издательстве Харрассович в Висбадене в 1993 году. Она основана на дотоле неизвестном архивном материале и получила высокую оценку специалистов. Продолжительная тяжелая болезнь и кончина Абы в 2005 году оставили незаконченным второй том, охватывающий период 1917–1919 гг., и ряд рукописей. Кроме вышеупомянутого словаря «Фразеологические синонимы английского языка», я издала еще одну книгу – «Мир труда во фразеологии литовского, русского, английского, французского и немецкого языков», вышедшую в Граце в 1990 году, и еще 23 статьи из смежных областей и семиотики, опубликованных в солидных лингвистических журналах разных стран. Мы с Абой прожили в любви и взаимной поддержке 58 лет. В последние годы, до его болезни, мы часто сиживали до полуночи в нашей уютной квартире, радуясь нашему счастью и как-то еще до конца не веря, что оно нам выпало. Мы были окружены новыми сердечными друзьями, весело проводили с ними праздники и концы недели; мы любили свою работу, СВОЙ университет...
* * *
Конечно, наше счастье не было бы полным без достижений наших детей и внуков и благополучного устройства родителей зятя. Наша дочка Леля (Леона) родилась в 1950 году. Окончила школу с усиленным преподаванием английского, поступила в Вильнюсский университет. В 1972 году она вышла замуж за Гришу Токера. Оба окончили школу с золотой медалью и университет: он – отделение теоретической физики, а она – английского языка и литературы – с отличием (что свидетельствует об объективности преподавателей вильнюсских школ и университета). Как и мы, Гришина семья мечтала об Израиле. Его родители одновременно с нами подали заявления на отъезд. Будучи уже пенсионерами, они с первого раза получили разрешение. Итак, наша Леля с семьей Токеров покинула СССР (за два часа до начала в Израиле войны Судного дня…). Окончив ульпан в Димоне, Леля и Гриша отправились в Еврейский университет в Иерусалиме хлопотать о приеме в докторантуру. Оба были приняты: Гриша – на факультет физики, а Леля – на английскую кафедру. Когда в 1978 году у них родились двойняшки, Дана и Йонатан, мы все, как говорят по-английски, «считали свои благословения». Детей растили «без отрыва от работы». Двойняшки принесли родителям и удачу – вскоре после их рождения Леле предложили работать в университете, вести занятия по английской литературе (до этого она была учительницей в школе). Отец Гриши, доктор Хаим Токер, был опытным терапевтом и инфекционистом. Он почти с первого дня, невзирая на возраст, получил работу в купат-холим. Внимательно и трогательно относясь к больным, он пользовался большим уважением как евреев, так и арабов, и проработал целых 20 лет. Умер он в возрасте 98 лет. Его жена, Полина Соломоновна, прошедшая гетто и потерявшая там маленькую дочку, спаслась из концлагеря и выжила благодаря католическим ксендзам, скрывавшим ее до конца войны. В Вильнюсе она была известным зубным врачом-протезистом и в Израиле успешно работала по специальности много лет. Она умерла в преклонном возрасте. Получив свои докторские степени, Леля и Гриша с детьми поехали на два года в США на так называемый постдокторат. Там Грише предложили остаться, но они хотели скорей вернуться в Израиль. Гриша проработал два года в Институте Вейцмана в Реховоте, а потом перешел в промышленность. Пришлось изменить специальность, изучить совершенно новую для себя научную область и овладеть ею. Талантливый и очень трудоспособный, теперь уже не Гриша, а доктор Цви (Григорий) Токер, энергично взялся за новое дело и, став специалистом по электронной оптике, все время подымался по профессиональной лестнице. Он получил ряд патентов и написал немало научных статей. В данное время, живя в Иерусалиме, он работает постоянным консультантом крупной калифорнийской фирмы. Леля по возвращении из США снова работает в Еврейском университете в Иерусалиме. Привыкшая много учиться, она значительно расширила круг своих знаний и прошла все ступени, ведущие к вершине научной лестницы. Немало лет, уже не Леля, а Леона Токер, является профессором на кафедре английского языка и литературы. Отслужила каденцию заведующей этой кафедры. Она создала и редактирует академический журнал Partial Answers. Международный Комитет по академическим журналам присудил ему звание лучшего нового журнала за 2004 год. Леона написала и издала три книги, в том числе о Набокове, книгу о литературе ГУЛАГа и более 80 научных статей. Кроме того, она главный редактор сборника «Эссе по литературе и философии морали», а также одна из редакторов сборника, выпущенного в честь 70-летнего юбилея проф. Хиллеля Дальского, лауреата Государственной премии Израиля в области общего литературоведения (2000 г.). Профессор Токер принимает очень активное участие в административно-научной жизни Еврейского университета и страны. Вот уже четвертый год она является членом Комитета по высшему образованию и в данное время служит в многочисленных других ответственных комитетах. Она приобрела известность в университетах разных стран. Каждый год ее приглашают участвовать в конференциях: она читала доклады в разных городах Германии, Франции, Финляндии, Англии и даже Ирландии. Понятно, что она чрезвычайно загружена и иногда вздыхает, но выполняет все обязанности с полной отдачей и, я бы сказала, даже с удовлетворением. Ведь отдавая все свои знания и способности, она содействует улучшению образования молодежи Израиля, а за границей поддерживает доброе имя израильских ученых.
* * *
Внуки наши, с честью отслужившие в армии, пошли по стопам отца: оба сейчас работают над докторской диссертацией по физике: Йони – в Институте Вейцмана, а Дана – в Еврейском университете. Я не беспокоюсь об их будущем. Чтобы только не было войн! Упорным систематическим трудом, терпением и толерантностью в Израиле можно полностью развить свои потенциальные способности, добиться успеха и того хорошего, к чему человек стремится. Это чудесная страна, хотя жить в ней нелегко. А где легко? Я, например, многое тут люблю и многое не люблю, однако, хоть это звучит странно, где-то люблю и то, чего не люблю, – тут ведь все мое: и народ, и страна, с ее бедами и успехами.

.