СОВМЕСТНЫЙ СЕМИНАР НИЦ «ЕРЗИ» и ДОМА УЧЁНЫХ И СПЕЦИАЛИСТОВ РЕХОВОТА 6 июля 2016 г. в НИИ им. Х.ВЕЙЦМАНА

Доктор Юлия Систер

На повестке дня этого заседания были следующие вопросы:
1. «Из истории науки», д-р Ю.Систер
2. «Мои встречи с выдающимися учёными (П.Капица, Л.Ландау, М.Келдыш, А.Сахаров и др.), проф. Евгений Плоткин

Раздел «Из истории науки» я посвятила выдающемуся израильскому учёному – физику Ювалю Неэману.
Неэман Юваль (1925, Тель-Авив, – 2006, там же), израильский физик и политический деятель, полковник запаса, выходец из семьи старожилов Тель-Авива (дед Неэмана один из 60-ти основателей города). Окончил гимназию «Герцлия» и хайфский Технион (в 1946 г., по специальности механика и электричество). В Войну за независимость служил в отборной части Гив‘ати Армии обороны Израиля; во время Синайской кампании был заместителем начальника военной разведки. В 1958–60 гг. Неэман — военный атташе в Лондоне, где одновременно вел интенсивные научные исследования в области атомной физики в Имперском колледже естественных наук и техники при Лондонском университете. В 1961–63 гг. — научный руководитель лаборатории Израильской комиссии по атомной энергии в Нахал-Сорек, с 1965 г. — профессор и глава отделения физики Тель-Авивского университета, в 1971–75 гг. его президент; в 1975–79 гг. — советник министра обороны по вопросам науки.
Активную политическую деятельность Неэман начал после Шестидневной войны, основав движение «За неделимый Израиль». В 1979 г., после подписания мирного договора с Египтом, создал и возглавил движение Ха-Тхия, которое выступало против каких-либо территориальных уступок арабам. Неэман — депутат Кнесета 10-го, 11-го и 12-го созывов, в 1981–84 гг. — министр науки и развития, затем науки и технологии, в 1990-92 гг. — министр энергетики и инфраструктур, науки и технологии. Многие годы участвовал в борьбе за право советских евреев на возвращение в Израиль и улучшение условий их (особенно ученых) абсорбции в стране.

Профессор Юваль Неэман
Неэман достиг выдающихся результатов в научных исследованиях. Он один из создателей теории унитарной симметрии, открывшей путь к решению фундаментальной и наиболее сложной проблемы атомной физики — классификации элементарных частиц. В 1961 г. Неэман, независимо от М. Гелл-Мана, обосновал принцип разбиения адронов (элементарные частицы, участвующие в сильных взаимодействиях, — протон, нейтрон, гипероны, мезоны и все резонансные частицы) на супермультиплеты (семейства частиц, обладающие некоторыми выделенными общими свойствами), в результате чего стало возможным предсказание свойств еще не открытых частиц (сам Неэман предсказал, в частности, существование устойчивой частицы омега-минус, позднее обнаруженной экспериментально). Это открытие позволило также обосновать одну из интереснейших гипотез современной физики — гипотезу кварков, то есть структурных частиц, из которых состоят все другие элементарные частицы. В последующие годы Неэман плодотворно работал в области квантовой теории поля, теории гравитации и в других областях современной физики. Научные заслуги Неэмана отмечены рядом премий, в том числе Государственной премией Израиля (1969); медалью А. Эйнштейна (США, 1970), медалью Коллеж де Франс (Франция, 1972) и другими наградами. Неэман — член Национальной АН США и многих других иностранных научных обществ.
В жизни Юваль Неэман был очень демократичным, доброжелательным человеком, его глаза излучали свет. Слегка застенчивая улыбка снимала напряжённость. Вы видели перед собой человека внимательного, для которого вы и ваша деятельность действительно ему интересны, важны.
Когда я работала в Тель-Авивском университете, мне передали, что Юваль Неэман просит меня зайти к нему в назначенное время. Я терялась в догадках, зачем он меня вызывает. В назначенное время я вошла в его кабинет. Он сказал, что рад со мной познакомиться. Поинтересовался моими исследованиями в СССР и уже в Израиле. Затем заговорил о Краткой еврейской энциклопедии (я отвечала за раздел «История науки»), его интересовало всё: как осуществляется работа, поиск персоналий и т.п., я подробно ответила на все вопросы. Он попросил зайти к нему снова через несколько дней. Во время этой встречи он сказал, что ему очень нравится наша энциклопедия, рассказал о новых направлениях в науке, на которые надо обратить внимание. Передал мне большое количество статей для использования в работе. Этот драгоценный подарок я передала руководителям энциклопедии.
Оказывается он знал и о нашем НИЦ, который тогда назывался «Русское еврейство в зарубежье». Он задал много вопросов. Я ему подробно рассказала о работе Центра, наших исследованиях, что Центр знают и высоко ценят его работу, просветительскую и издательскую деятельность, что мы открыли новые направления в иудаистике (науке о еврействе). Юваль Неэман был очень доволен, сказал, что мы делаем великое дело и с честью выполняем свою миссию. Пожелал дальнейших успехов. В конце сказал, что мы можем к нему обращаться в любое время.
Конечно, такие встречи не забываются, они сопровождают тебя всю оставшуюся жизнь.
Затем профессор Евгений Плоткин рассказал о своих встречах с выдающимися учёными - физиками. ПРИЛАГАЕТСЯ. Доклад вызвал большой интерес и длительные аплодисменты.

Проф. Евгений Плоткин

Воспоминания о встречах с выдающимися учеными
(семинар 06.07.2016, Реховот)

Так уж вышло, что в разные периоды жизни я встречался с очень интересными людьми, окунался в мир спорта, в мир науки, в политику, общался с деятелями культуры. После одной из наших встреч, рассказывая об энергетике мира и Израиля, я коснулся этого, но подумали, что получится слишком много, надо разделить на части и посвятить отдельное заседание. Решили начать с ученых.
Сегодня я расскажу лишь о самых знаменитых и ярких фигурах мира науки, которых коснулась "линия моей жизни". Я выбрал только 4 имени, но каких ученых! Вы сами сможете оценить. Это Петр Леонидович Капица, Лев Давидович Ландау, Мстислав Всеволодович Келдыш и Андрей Дмитриевич Сахаров. Из них только Келдыш не стал Нобелевским лауреатом, и только потому, что как руководитель советской космонавтики был настолько засекречен, что о его делах и работах никогда не говорилось. Кроме них, расскажу еще о нескольких ученых, воспоминания о которых могут оказаться вам интересны.
Рассказывать буду только то, что видел и слышал от них сам, и о том впечатлении, которое они оставляли. Иначе зачем? Ведь достаточно открыть в интернете Википедию и самому найти что угодно об этих людях.
Мне очень повезло, что год окончания школы (1947) совпал с годом открытия в Московском университете (МГУ) нового физико-технического факультета. Это решило мои сомнения, куда идти учиться. А сомнения были - к этому времени я уже дважды был призером Московских математических олимпиад и был чемпионом России по гимнастике среди молодежи. Поэтому выбирал между Мехматом МГУ и институтом Физкультуры, но кончилось тем, что подал на Физтех.
Экзамены были особенными, в два этапа, медалисты их тоже сдавали, в математике и физике не делали скидок никому. Поэтому начинались экзамены в июле. На втором этапе проходило собеседование с руководителями специальностей, которые лично проверяли, кого они будут готовить Удача улыбнулась, и мы оказались первым приемом Физтеха МГУ. Тогда я не понимал, что этот выбор определил многое в моей судьбе. Нам читали лекции или вели семинары замечательные ученые, академики, авторы открытий мирового уровня. Да и позже приходилось встречаться и работать с очень интересными людьми.
Петр Леонидович Капица.
Выдающийся физик, Нобелевский лауреат. Его можно считать создателем системы Физтеха, именно он определил ее главные особенности: сочетание физико-математических и технических дисциплин; профессура – крупные ученые в сочетании с молодыми действующими учеными из НИИ; работа студентов в НИИ параллельно с обучением фундаментальным наукам; нестандартное обучение и решение нестандартных задач. Т.е. он говорил о создании научной элиты для решения новых задач. Для правительства это звучало, как решение оборонных задач: создание атомной бомбы, реактивной авиации, ракетный двигателей, изучение физики взрыва и т.п. С.П.Капица привлек к руководству научными направлениями академиков И.В.Курчатова, А.И.Алиханова, Н.Н.Семенова, М.В.Келдыша, С.А.Христиановича, к чтению лекций - академиков Л.Д.Ландау, М.А.Лаврентьева, М.Д.Миллионщикова, А.А.Дородницына, С.Л.Соболева, В.И.Спицына, Л.И.Седова, И.Г.Петровского и др.
По-видимому, здесь надо остановиться и сказать несколько слов о новой системе обучения, о физтехе. Его принципы формулировались еще ранее, перед войной, в Ленинградском физико-техническом институте на базе научной школы академика Иооффе. Тремя учеными во главе с П.Л.Капицей были определены основные идеи этой системы образования в письме Сталину в 1946 году:
- тщательный отбор склонной к творческой работе молодежи,
- непосредственное участие ведущих научных работников в обучении молодежи,
- индивидуальный подход к каждому студенту с целью развития
его творческих задатков,
- воспитание с первых же шагов в атмосфере технических исследований и конструктивного творчества с использованием лучших лабораторий страны.
На пути создания вуза нового типа было много трудностей. Физтех, хотя и планировался как самостоятельное учебное заведение, сначала появился, как факультет МГУ. Власть не могла дать полную самостоятельность такому учебному заведению, где отбор студентов проводится самими учеными (и только учеными!), где роль общественных дисциплин была понижена до предела, где на занятиях возможна дискуссия студентов и профессоров. Поэтому надо было сохранить прежнюю структуру вуза, поставив физтех под начало обычных чиновников. Но более серьезным, чем давление власти, было сопротивление новой системе обучения со стороны вузовской профессуры, в том числе и университетской. Во-первых, это касалось академического уровня профессоров и участия в преподавании совместителей, работающих в новых, развивающихся направлениях, научных сотрудников оборонных КБ и НИИ. При этом существенны не только бОльшая зарплата преподавателей, но и повышенная стипендия студентов физтехов, малочисленные группы, свобода посещения лекций, возможность пользоваться любой литературой во время экзаменов, и многое др. Такое противоречило веками устоявшейся системе и вызывало поток писем и доносов.
Поэтому, просуществовав 4-5 лет в таком сомнительном состоянии, факультет был отделен от МГУ, стал отдельным институтом (МФТИ). Вместо декана факультета проф. Дмитрия Юрьевича Панова появился новый директор института генерал-лейтенант Иван Федорович Петров. Те, кто это сделали, были уверены, что через короткое время институт рассыпется или превратится в обычный вуз. Они не хотели видеть то, что уже было сделано, забыли, как сами занимали первые ряды на лекциях П.Л.Капицы, Л.Д.Ландау и др. В их письмах и надеждах говорила обычная зависть.
Но, к счастью, их надеждам не суждено было сбыться. Умер Сталин, расстрелян Берия, вернулся из ссылки П.Л.Капица. Коллективы ученых, связавших с МФТИ свои надежды, уже увидели и ощутили, как полезны наши выпускники в развитии новых направлений исследований. "Реализованная на ФТФ идея системы Физтеха заключалась в широком общенаучном образовании в лучших российских университетских традициях силами преподавателей и научных сотрудников лучших центров и узкой глубокой специализации в базовом институте. Это было воспитание научных и инженерных кадров в творческой среде под данный институт, данную лабораторию, даже под данную научную группу" (Белоцерковский О.М., Московский Физтех, 2000 г.).
Группа профессоров и доцентов смогла сохранить "дух" Физтеха, и более того, привлекла новые силы, расширялась. Главное, что сохранилась крепкая связь с базовыми кафедрами и стоящим за ними базовыми организациями (институтами). А в 1957 году было принято решение о создании Сибирского отделения АН СССР. Инициаторами этого решения были академики М.А.Лаврентьев, С.Л.Соболев, С.А.Христианович, которые за несколько лет до этого были в числе основоположников Физтеха. За ними в Новосибирск переехало много наших выпускников, и вскоре многие институты Сибирского отделения стали базовыми для Новосибирского университета. Система Физтеха продолжается и по сей день.
Но вернемся к П.Л.Капице. Сам он читал нам курс общей физики, ее экспериментальную часть. Он и Л.Д.Ландау читали этот курс вдвоем, но разделили его на две части, и Ландау читал ее теоретическую часть. Но это формальное деление курса. А в действительности их лекции различались более существенно. Капица показывал нам, как строилась физика, как рождались ее законы, какие трудности возникали на этом пути, каким путем физики, совершенствуя экспериментальные возможности, находили трудные ответы. Как когда-то написал наш однокашник, Валя Смилга, "П.Л. Капица рассказывал нам физику, как она есть – живую, неформальную физику." Это были новеллы, прерываемые воспоминаниями, совершенно неожиданными, как и вопросы, возникавшими при решении задач у доски. Мы слушали его лекции раз в неделю, и хотя он читал не очень хорошо (часто увлекался и уходил, как нам казалось, от темы), было жутко интересно: все его отступления были интереснейшими рассказами о тех или иных людях или событиях, о которых можно было узнать только от него. Зал был всегда забит, первые ряды занимали профессора и преподаватели МГУ и других вузов.
Для примера приведу лишь один из запомнившихся мне случаев. Как-то он сказал: обратили ли вы внимание, что разделы физики, о которых я рассказывал, иногда связаны с органами чувств. Оптика связана со зрением, акустика – со слухом (я не ставлю этот рассказ Петра Леонидовича в кавычки только потому, что пишу по памяти, и не уверен, что передаю текст дословно). Но есть один орган чувств, который в физике не имеет аналогичного описания. Это обоняние. Вот говорят "собачий нюх", имея ввиду выдающееся обоняние. Собака чувствует одну молекулу из миллиарда других. Это конечно замечательное качество, но я знал человека, который умел большее. После окончания Физического Конгресса 1933 года (может быть, 1932 года, не помню точно, Е.П.) нас пригласили в банкетный зал к столу, уставленному винами. Один из нас, мой большой друг, я пока не буду называть его имя, попросил подождать, пока он не попробует все вина, пообещав, не глядя на этикетки, назвать сорт винограда, место и год его рождения. И он все это сделал без единой ошибки! Этот человек гордился своими достижениями в виноделии больше, чем успехами в физике. Однажды, когда он дегустировал вина, он открыл новое прекрасное вино. А ведь это был Поль Ланжевен, французский академик, создатель теории магнетизма, учитель нобелевских лауреатов Де Бройля и Фредерика Жолио-Кюри. Он был счастлив, когда французские виноделы приглашали его и советовались, какое вино выйдет из урожая этого года через несколько лет.
Судьба П.Л.Капицы была очень сложной, но несмотря на потери, он оставался несломленным и бесстрашным, писал письма непосредственно Сталину, в том числе и о Л.П.Берия и о его безграмотном руководстве атомным проектом. В конце концов Петра Леонидовича сняли со всех постов и отправили из Физтеха и из Института Физических Проблем, который он создал в 1935 году и много лет возглавлял, на дачу в Никулиной Горе, что под Москвой. Так и там, под Москвой, он оборудовал себе лабораторию и работал, назвал ее также ИФП (изба физических проблем).
Но за 2 недели до его увольнения у нас проходил госэкзамен по всему курсу физики. Это было в зимней сессии на третьем курсе, и как всегда, он лично экзаменовал каждого из нас. Комиссия более, чем серьезная - два академика П.Л.Капица и Д.В.Скобельцын и проф. С.М.Рытов. На экзамене каждый, как обычно, получает три вопроса по всему курсу физики, но изюминка в том, что еще три вопроса студент должен принести сам, подготовив либо собственное исследование, либо обзор работ по интересным темам. Я приготовил три темы, как мне казалось, представлявших интерес. Анализ "Опытов Лебедева по измерению светового давления" (в этой работе, кроме изумительной тонкости опыта, большую важность имеет оценка погрешности результатов), "Искусственное градообра-зование" и "Шаровая молния". Последняя тема была мне очень интересна, и я просидел в Ленинской библиотеке много вечеров, собирая сведения не только из научных журналов, но и из обычных газет начала века, где могло встретиться описание шаровой молнии.
Как и ожидалось, на вопросы из билета Капица практически внимания не обратил, послушал лишь начало ответа про законы Френеля, и посмотрев на подготовленные темы, сразу выбрал шаровую молнию. Он внимательно меня слушал, и по реакции мне показалось, что эта тема его интересует. Я рассказал, что единой теории пока не создано, потому что шаровые молнии, хотя и образуются в грозовую погоду, но отличаются размером (диаметром 5-30 см), временем жизни (от нескольких секунд до 15 минут), способом завершения (взрывом или тихим исчезновением), цветом, скоростью перемещения, способностью проходить в окна или через стены и т.п. Он слушал долго, минут двадцать, чего никогда не бывало. "Попытки экспериментально воссоздать явление пока (на тот момент) неудачны", - добавил я, - "но опробованы много разных путей описать его теоретически". Рассказал о тех подходах, которые теоретики к этому времени предложили. - "А какой из них Вам кажется предпочтительным?" - спросил Петр Леонидович - "Вряд ли какой-либо из них описывает все, что встречается, но ближе остальных мне представляется теория Я.Френкеля. В соответствии с ней в процессе разряда обычной молнии жидкие окислы азота образуют тонкую шаровую пленку, которая постепенно тает. В зависимости от того, что раньше произойдет - растает пленка, или взорвется газообразное содержимое шара, определяется судьба шаровой молнии" - ответил я.
- "А сколько времени может просуществовать такая пленка?" -
- "По оценкам Френкеля, до 15 минут, что близко к верхней границе срока жизни шаровых молний".
Капица задумался ненадолго, а затем за короткое время доказал, что никакие известные источники энергии в таком газообразном объеме не смогут поддерживать наблюдаемую мощность излучения более одной сотой доли секунды. Поставил тройку и отпустил.
Меня это крайне огорчило. Иду понурый по Физтеху, встречаю Бориса Осиповича Солоноуца (в народе БОС,а), который опекал нас и в трудную минуту поддерживал. –"Почему такой грустный?" – спрашивает. Рассказываю про экзамен. –"Как же ты мог назвать Френкеля!? Во всей Академии Наук нет человека более нелюбимого Капицей, вот и получил!" То есть я получил тройку не столько за знания, сколько за то, что по неведению поддержал теорию того академика, которого Капица очень не любил.
Косвенным подтверждением этой мысли был экзамен, следовавший за моим. Сдавал Юлик Ржезников, близкий мой друг, с которым мы потом еще более 40 лет вместе работали. У него среди вопросов по выбору была "Вольтова дуга", на которой Петр Леонидович сразу же остановился. Юлик успел произнести лишь первую фразу: - "Это явление известно с начала прошлого века и в его исследовании много сделали такие ученые как Дэви, Фуко, Кертинг, Айртон, и др." - "А кто такой Айртон?" - спрашивает Капица. -"Это английский ученый начала 20-ого века ...". Больше Юлику не удалось сказать ни слова. Петр Леонидович мягко возразил: -"Это не ученый, а ученая, очень милая дама, с ней я был знаком еще в Кембридже, когда мы вместе работали у Резерфорда. Спасибо, можете идти, ставлю Вам пять".
В результате расхождения мнений, которое произошло у меня с П.Л.Капицей на госэкзамене, я получил тройку, которой горжусь до сих пор. А горжусь потому, что в результате нашего обсуждения и главное, того обзора сведений о шаровой молнии, которые я собрал по крохам в журналах и газетах последних 50-ти лет, Капица выдвинул, а через два года опубликовал гипотезу о природе шаровой молнии, которая до сего дня, т.е. через 60 лет, является наиболее предпочтительной среди сотни других теорий. По крайней мере, в наиболее полной монографии С.Сингера "Природа шаровой молнии" гипотезе П.Л.Капицы посвящена отдельная глава, где утверждается, что шаровая молния черпает энергию из непрерывно действующего внешнего источника. Таким источником в грозовую погоду является электромагнитное излучение, пронизывающее все пространство. И если частота электромагнитных колебаний совпадает с собственной частотой образующегося плазменного шара, возможна накачка и свечение этого шара.
И когда я нашел у Сингера, что довод Капицы о продолжительности свечения опирался на его оценку свечения огненного шара при атомном взрыве, то сразу вспомнил, что Петр Леонидович на одной из лекций с гордостью рассказывал нам, как первым определил мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. При полной секретности американцев, он воспользовался случайным сообщением одного из журналистов, которого, как и всех остальных не подпустили близко к Хиросиме. Прогуливаясь по железнодорожному перрону в 6-8 км от города, тот увидел, что на листе бумаги с расписанием движения поездов выпали черные иероглифы. Этого незначительного факта для Капицы было достаточно, чтобы в 1945 году, после первых же репортажей сделать такую важную оценку. Поэтому на госэкзамене он довольно быстро вспомнил прежние оценки и уверенно назвал 0.01 секунды для свечения шара 10 см, даже если он был подобен ядерному облаку. "Длительность существования шаровой молнии много больше, поэтому в него должна поступать энергия извне" (С.Сингер, стр.199).
Еще несколько раз я встречался с П.Л.Капицей. Последний раз это было в театре Советской Армии, в день 25 ноября 1963 года, когда Физтех отмечал свой 17 день рожденья. Зал был наполнен преподавателями, выпускниками Физтеха, студентами. Как всегда было очень празднично. Встречи однокашников, объятья, иногда вопросы. Нечастые, потому что все на Физтехе были приучены лишних вопросов не задавать. На пиджаках двух или трех наших ребят увидел звезды Героя Соцтруда, но опять же вопросы не были заданы.
Поздравления были традиционны, дата была некруглой, и особенного не было ничего. Лишь акад. А.А.Дородницын попытался что-то говорить об особенностях простого числа 17, но как мне показалось, это было скучно и не очень интересно. Но все переменилось, когда к трибуне вышел П.Л.Капица. Он вроде бы выступил с простой мыслью, что выпускники Физтеха должны обязательно связать свою научную работу с преподаванием. Но эту идею сопроводил такими комментариями, что все мы запомнили их надолго.
Что же он такого сказал? "Только объясняя кому-нибудь материал, преподаватель приобретает уверенность в знании. Кроме того при объяснении могут придти новые идеи. И наконец, казалось бы глупые вопросы студентов заставляют иногда совсем по-иному посмотреть на проблему и найти для нее новое решение. В подтверждение этого Петр Леонидович рассказал несколько историй, случившихся с хорошо известными учеными.
Правительство России в начале 19–го века ввело образовательный ценз для чиновников, и многим из них пришлось сесть за парту. Лобачевскому выпало их учить геометрии, в том числе и аксиоме о непересекающихся параллельных. Этого старые чиновники никак не могли понять, и молодой учитель решил идти от противного, приняв обратное - параллельные прямые могут пересекаться. Но ничего доказать не удалось. Так появилась геометрия Лобачевского.
Во второй половине того же века Менделеев преподавал неорганическую химию, количество известных элементов было невелико, системы не было, и обучение превращалось в заучивание множества разрозненных данных. Менделеев записал свойства на карточках, расположил карточки, чтобы было удобно рассказывать о свойствах, и неожиданно для себя самого увидел в этом периодическую систему. Искал педагогический прием, а нашел закон.
Приблизительно в то же время в Англии один из профессоров принимал аспирантов своеобразным путем. Он давал задачи и спрашивал: это простая или трудная задача, или она вообще не имеет решения. Однажды он дал такую неразрешимую задачу (о распределении энергий по степеням свободы в молекуле газа), твердо зная, что она не имеет решения. Каково же было его удивление, когда абитуриент, которого звали Максвелл, принес ее решение!
В начале 20-ых годов этого века появилась революционная статья де Бройля о волновой природе электрона. Мало кто всерьез принимал его выводы. В Цюрихе профессором был Дебай, который поручил одному из преподавателей сделать сообщение на семинаре об этой статье. Тот отказался, считая эти результаты глупостью. Но все же Дебай был профессором, настоял, и тогда Шредингер, так звали преподавателя, для лучшего понимания слушателями перевел все на язык математики. Так родилось волновое уравнение - фундаментальное соотношение квантовой механики.
Поэтому я вновь обращаюсь к выпускникам Физтеха – идите преподавать, это нужно и студентам, и вам самим."
Последнее, что мне хотелось бы рассказать о Петре Леонидовиче Капице, это несколько слов о его задачах, которые он дал нам на лето после окончания первого курса. Сто задач – это очень много, но он и не требовал решения их всех и до конца. Его задачи имели особенность. Их глубина определялась нами самими, исходя из наших умений и возможностей. Так же, как и начальные условия и коэффициенты в задаче – все это принимали мы сами. Для него же самым важным был правильный путь решения, даже если студенту не удалось дойти до завершения задачи.
Однажды он дал нам путь поиска ответа при решении проблемы. "Сначала сделайте список всех факторов, которые могут влиять на результат изучения поставленной задачи или проблемы. Затем пронумеруйте их в порядке их важности, как вы понимаете это в начале работы. Для первого приближения оставьте только первый фактор. Соответствующее уравнение, вернее всего, будет относительно простым. Сравните результат с тем, что известно из опыта, или с тем, что вы ожидаете. Если расчет и опыт не очень далеки друг от друга, значит приоритет выбран правильно, и надо добавить второй фактор. Добавить надо в разностной форме, например, при постоянном значении первого параметра, чтобы опять решение не было очень сложным. И так далее. Если же при первом приближении расхождение опыта и расчета очень велико, значит есть ошибка в приоритетах, и надо менять их порядок.
Этот путь помогал мне многократно не только при решении задач, но и при решении многих более сложных проблем.
В качестве отступления расскажу о случае, связанном с П.Л.Капицей, но произошедшем на Физтехе через 25 лет после того, как я сдавал госэкзамен. К этому времени кафедрой физики уже заведовал не Петр Леонидович, а Сергей Петрович Капица, его сын, тоже физик, д.ф-м.н. Он сохранил все правила, установившиеся во времена становления физтеха, в том числе и предложение студентом "своей" дополнительной темы на экзамене по физике. Мой сын Миша и его близкий друг Саша Натанзон учились на 1-ом курсе Физтеха и решили предложить на экзамене свое экспериментальное подтверждение статьи П.Л.Капицы (1951 г.) об устойчивости маятника с вибрирующим подвесом. В этой статье Петр Леонидович показал, что маятник может быть устойчивым, даже если его центр тяжести расположен выше точки опоры, и если она не стоит на месте, а вибрирует, и вывел необходимые условия устойчивости.
Ребята пошли каждый своим путем. Миша сделал установку с электромотором, вращающимся кривошипом (из кусочка медной проволочки), толкающим вибратор из такой же проволочки, и качающимся маятником, сделанным из нее же. Эта установка позволила подтвердить критерии Капицы для вертикальных колебаний опоры и дополнительно расширить их на случаи колебаний в любых направлениях. А Саша взял электробритву, где использовалась вибрация пластинки с дырочками по отношению к рабочей поверхности, снял крышку и вибрирующую пластинку, вместо нее положил на вибратор медную проволочку, и к ней перпендикулярно прикрепил проволочку-маятник. В обычной ситуации маятник безжизненно лежал на бритве, но как только ее включали в сеть, маятник поднимался вертикально и медленно качался в соответствии с предсказаниями Петра Леонидовича. Сергей Петрович был так растроган, что исчез на несколько минут, включая бритву в соседних комнатах и показывая всем на кафедре, как отличились его студенты.

Лев Давыдович Ландау.
Он читал нам тот же курс, что и П.Л.Капица, только его теоретическую часть. Но главная разница заключалась в другом. Если Капица рассказывал, как строилась физика, как возникали ее законы, как совершенствовался инструмент, возможности экспериментаторов, чтобы вывести или подтвердить законы, то Ландау делал обратное. Он показывал, как из общих законов физики можно получить, можно вывести все остальное. Для нас, бывших школьников, такой подход оказался новым, и потребовалось время, чтобы начать его понимать.
Лев Давидович читал лекции блестяще, почти не используя математический аппарат, но физика явлений от этого только выигрывала. Я не помню, чтобы он приводил формулы сложнее закона тяготения, и, по-видимому, для понимания проблемы на том уровне (первый курс университета) более сложные формулы не были нужны.
На экзамене он был жесток, насмешлив, не терпел промедлений в ответах. Если ты на несколько секунд задумался при написании формулы, выгонял сразу же. Был случай, уже на втором курсе, когда Ландау и Лифшиц принимали экзамен по теоретической физике. Они оба сидели в нижней части зала по концам длинной кафедры, а студенты, подготовившись к ответу, спускались к ним из рядов амфитеатра. И вдруг раздается громкий голос Е.М.Лифшица: - "Они же ничего не знают, Лева!" - И тут же мгновенный ответ Ландау: -"А ты их ножкой, Женя, ножкой!" – и академик, сидевший на стуле нога на ногу, выразительно демонстрирует, как это надо сделать свободной ногой.
Но не любить его было невозможно, столь ярок и остроумен он был. Его выразительная внешность была настолько своеобразна, что повторить, быть на него похожим, не удавалось никому. Высокий, худой, немного сутуловатый, с неповторимой прической (копна вьющихся волос, сбитых на одну сторону), но главным были глаза. Быстрые, реагирующие на все, слегка выпуклые, бездонные – они то становились серьезными, задумчивыми, то насмешливыми, но никогда безразличными.
Некоторые из нас сдали ему теоретический минимум (это название совершенно не соответствовало сложности экзамена, иногда занимавшего годы), учились у него, и в последующем сами стали крупными теоретиками.
О его взаимоотношениях с женщинами написано очень много, крайне субъективно, и вряд ли стоит этого касаться. Я же, как и большинство наших студентов, никогда его не видел дважды с одной и той же девушкой. Но что мы знали тогда?
Мы все тяжело переживали, когда Лев Давидович попал в автомобильную аварию на обледеневшем шоссе в Подмосковье, после которой он так и не смог восстановить свой потенциал.

Мстислав Всеволодович Келдыш.
Он, безусловно, заслуживал Нобелевской премии, как и первые двое, но засекреченность советской космической программы, руководителем и главным теоретиком которой он был в самые успешные ее годы, не позволяла даже подумать об этом. Не смотря на все это, он был руководителем нашей специальности на физтехе (ракетная техника, хотя для секретности она называлась "термодинамика"), и я все шесть лет учебы был в его группе (нас у него было 12 ребят). Мы работали в лабораториях НИИ, которым он руководил.
Лекции он читал нам нерегулярно, часто уезжая (потом уже мы поняли, что на полигоны). Но когда читал, это было здорово! Выглядел всегда усталым, почти никогда – веселым, и вообще никогда - свободным, не занятым.
На последнем курсе со мной случилась нелепая история, когда поздно вечером, на выходе из института охранник отобрал у меня логарифмическую линейку, приняв ее за ценный физический прибор. Спорить с ним было бесполезно, вечер был потерян, хотя до защиты оставалось несколько дней. И назавтра эта история получила продолжение. Линейку мне не возвратили, сказали, что отдали ее начальнику института. Т.е. М.В.Келдышу! Легче было забыть про нее вовсе, чем просить Мстислава Всеволодовича. Я же почему-то пошел к секретарю Келдыша, как направил начальник охраны. Секретарь отнеслась к этому спокойно и пропустила меня в кабинет. Открываю дверь, вижу огромный стол, заваленный отчетами, книгами, бумагами, над этой горой седоватая голова Келдыша (ему в это время было чуть больше 40 лет, но он рано поседел). На краю стола – моя линейка. Молчу, стесняюсь занимать его такой чепухой. Он сам увидел, улыбнулся, глазами показал на угол стола и вновь опустил голову. Слава Богу, у него было достаточно юмора.

Андрей Дмитриевич Сахаров.
Он конечно же великий ученый, но мне довелось с ним пообщаться совсем на другом поприще, а именно, на общественном, когда я оказался втянутым в политику в конце 80-ых.
До этого я видел его на семинаре в Физическом институте АН СССР после возвращения из Горького. Был доклад из области космической физики, мало кто понимал представленные выкладки, да и автору, похоже, не все было ясно. Сахаров сидел в первом ряду, выглядел очень уставшим, и как казалось, дремал. "Даже такого стойкого сломила ссылка" – первое, что приходило в голову в такой момент. А ведь совсем недавно Давид Киржниц, чл.корр. АН СССР, близкий друг нашего свата Димы Шмидта, рассказывал, вернувшись из Горького, что Андрей Дмитриевич в силе и не потерял свой потенциал. Наконец, докладчик закончил, и вдруг, словно очнувшись, выступает Сахаров. Он сказал лишь насколько слов, но всем стало ясно, о чем речь, место этой работы в кругу подобных, и что нового предложено в докладе. Есть еще порох в пороховнице!
В конце 80-ых перед выборами на Съезд народных депутатов я узнал, что Мособлсуде будут слушать дело Ногинского райкома партии против районной газеты "Знамя коммунизма". Перед этим райком запретил газете публиковать выступление кандидата в народные депутаты Ю.Н.Афанасьева, которое состоялось на предвыборном собрании. Поэтому газета вышла пустой с огромным объявлением о запрете на белой станице, после чего объявила забастовку. На суд приехал А.Д.Сахаров и все 7 часов (!) заседания он терпеливо слушал, хотя выступить суд ему не разрешил. Он был немногословен, мы сидели рядом и перекидывались отдельными словами во время суда, но ощущение его внимания и глубокой внутренней работы у меня было все время. Ю.Н.Афанасьеву не разрешили, как свидетелю, присутствовать в зале во время суда, но когда он получил слово, то среди прочего, сказал: - "До чего же надо было довести народ, чтобы знамя коммунизма забастовало!?" Решение суда, поддержавшего райком партии, было встречено свистом и стуком по откидным столикам. Справедливости ради отмечу, что Ю.Н.Афанасьев все же был избран на Съезд, а через год, когда выбирали народных депутатов на съезд России, от Ногинска прошел редактор районной газеты.

Это лишь самые известные люди из мира науки, с которыми меня свела судьба. Добавлю М.А. Лаврентьева, который создал потом Сибирское отделение Академии Наук СССР, забрав туда многих из наших ребят после окончания ими физтеха. Кстати, из моих однокашников около десятка стали академиками, причем пришли в Академию не из среды чиновников, как это происходит сегодня, а за крупные достижения в физике. Но вспоминается одна из лекций самого Михаила Алексеевича, когда он рассказывал нам о достижении высокой бронебойности наших снарядов. Он показал, что при огромных давлениях, возникающих при соударении с танковой броней, металл ведет себя, как жидкость. Отсюда, если записать уравнения гидродинамики для жидкой брони, наиболее целесообразно сделать лунку на месте острого кончика бронебойного снаряда. В том числе во время прошедшей войны боролись с немецкими танками и таким путем.
Но даже столь уважаемые имена не позволяют мне назвать ни одного из них лучшим лектором Физтеха тех лет. Им был профессор Ф.Р. Гантмахер, который читал нам аналитическую механику. Эта, казалось бы, очень скучная и серая наука, в которой все было обобщено и выхолощено, а тела заменены точками. Но в его изложении она становилась живой, идеи приобретали плоть и цвет, и эта наука оказывалась интересной и даже увлекательной. Может быть, так думали не все студенты, не знаю, но большинство слушавших Феликса Рувимовича думали именно так. Мы знали, что он лауреат Сталинской премии 1-ой степени, но не ведали, за что. Только потом стало известно, что во время войны группа ученых повысила устойчивость ракеты "Катюша" в полете и, как результат, это в несколько раз увеличило точность стрельбы.
"Учёный с мировым именем, который, однако, так и не стал не только академиком, но и член-корр. А.Н., профессор Гантмахер много лет читал эти дисциплины. В 1964 году он тяжело заболел, и было ясно, что читать свой курс он не сможет. Но Гантмахер хотел прочесть хотя бы первую, вводную, лекцию, чтобы продемонстрировать студентам величие и великолепие любимой науки. Его привезли из больницы в карете скорой помощи и занесли на второй этаж на руках. Гантмахер читал лекцию, лёжа в кресле, а его ассистент писал на доске формулы и делал чертежи с глазами, полными слёз. В зале не было слышно ни шёпота, ни случайного кашля - все понимали, что являются свидетелями акта необычайного мужества". Так написал человек, слушавший эту лекцию.
Проф. С.М. Никольский читал нам математику. Это наверно, был единственный случай в практике высшего образования, когда сначала, за 2 месяца, предлагался университетский курс математики, читавшийся почти ежедневно, по 4-6 часов. Все для того, чтобы студенты смогли понимать курс физики, который давали П.Л.Капица и Л.Д.Ландау. А после этого С.М.Никольский начал читать вновь, и не спеша, полный курс математики, только за 2.5 года.
Мы его очень любили. И когда он закончил "ускоренный" курс, наши девочки каким-то чудом добыли для него прекрасный букет цветов (январь 1948 года!) и подарили на последней лекции. Как же он был взволнован! Ходил вдоль кафедры с букетом, благодарил, и от волнения стучал букетом об кафедру, да так, что через короткое время это уже были не цветы, а просто веник. Он очень долго проработал в МФТИ (50 лет!), сохранив ясный ум, память и доброжелательность. Лет 6-8 тому назад в аэропорту Москвы нас встречал друг по жизни Миша Шабунин. "Можете поздравить, нам дали ГосПремию России за прошлый год. Кстати, у нас в команде был С.М.Никольский, и он вошел не формально, как академик, а за его новые работы в функциональном анализе". Сергею Михайловичу было тогда 102 года! А умер он совсем недавно, на 108-ом году жизни.
И конечно же, надо сказать несколько слов о моем научном руководителе, Виталии Михайловиче Иевлеве. Тогда он руководил группой в НИИ-1, всю жизнь проработал в этом институте и стал одним из создателей жидкостных реактивных двигателей. Когда я пришел к нему на практику, он предложил сделать установку для проверки теплопроводности материалов. У меня сразу возникли вопросы об утечках тепла через опоры, т.е. о больших ошибках такой установки. Но Виталий Михайлович мгновенно написал дифференциальное уравнение теплопроводности, упростил его для реальных условий и тут же получил решение. Сразу стало видно, что и как влияет, и чего надо опасаться. Но самое главное, что не надо смотреть на эти уравнения снизу вверх, как на что-то немыслимое. И не надо искать общее решение - даже если выведешь, запутаешься в вычислениях (тогда компьютеров еще не было!). Для него все это было ясно, а потом стало ясно и для нас.
Помню, он попросил меня вписать формулы в его кандидатскую диссертацию. С той поры и до сего дня я не встречал ни одной столь сложной, интересной и содержательной диссертации, ни кандидатской, ни докторской. Он рассмотрел процесс работы камеры сгорания ЖРД, включая впрыск топлива, его горение, диссоциацию газов, их ускорение в криволинейном сужающемся, а затем расширяющемся сопле, с расчетом пограничного слоя на криволинейных поверхностях, с теплообменом от горячих газов к охлаждаемым поверхностям двигателя и многое другое, связанное с продолжающимся горением. И все это проверялось экспериментом на реальных реактивных двигателях в стендовых условиях. Еще через 10 лет он стал профессором, затем чл.-корр. АН СССР, создал кафедру физической механики в МФТИ.
Прошло много лет, мы с группой горных туристов идем вверх в районе Теберды. Нас обгоняют двое загорелых туристов в шортах, у одного наголо побрита голова. Оборачивается, - Виталий Михайлович! Второй тоже знаком, Александр Павлович Ваничев, заведующий той лаборатории, где мы когда-то работали. Он постарше, но бодр и подтянут, как и Иевлев. Поговорили на тропе, вспомнили прошлое, но мало, - они спешили, так как планировали пройти тот же путь, что и мы, но за один день, а не с двумя ночевками, как рассчитывали мы, правда, мы были с детьми.