Из книги ТРАВА НА КАМНЕ

Из цикла “ГОРОД” (1974-1980)

Февраль-1

Еще и в смутных зимних снах
Не властвует весна -
Сметая спячки дребедень,
Прорвав зимы тяжелый плед,
Весь в золоте и хрустале
Вдруг выдастся звенящий день-
Весны грядущей знак

Февраль-2

Вновь над землёй снег:
Ветер колюч и пег
Гонит, метёт снег,
Шаг обращая в бег,

И переулки - в трек.
Сыплет вдоль улиц снег,
Крупой завивая спин
Над холмиками машин,

И в подворотнях - снег,
И у колёс телег:
Где тот лихой человек,
Что ринется в этот снег,

Снег по земле, снег:
В поймы уснувших рек
До кончиков стылых век
Снег наметает снег,

По жести кровель шуршит,
По глади могильных плит,
Круглит края пирамид,
И тот, кто не спал - спит.

Все превратит зима
В избушки большие дома,
Всё приглушит снег:
Скроет увечья калек,

Острую боль - смягчит,
Остудит жженье обид,
Вой утончит в свист
Бел, пушист, чист...

Снега мягкий сугроб
Морозный уймёт озноб,
Сирому даст - ночлег,
И беглецу - побег,

Гневный пыл охладит,
На раны наложит бинт,
И, убаюкан им,
Ты станешь совсем другим.

Неделю, и год, и век
Мети и мети, снег...

Май

Венеция шумит на тротуарах -
Не слышно разве только гондольеров:
Асфальт шуршит, как мятая фольга...
Бурленье, плеск,
фонтанов из-под фар
машин симметрия.
Ритмический размер
Смываемой с каналов амальгамы
В палитре ливня гармоничной гамме.
Гранитный парапет? -
Cомнительный барьер.

Июнь

Дождь кончился -
Мой зонтик, словно парус,
Наполнил ветер
И меня унёс...

***
Жасмин уж отцветает,
Лепестками его
Усыпан весь асфальт
У парковой ограды,
А лета всё ещё я не видала...

Август

Хлестали ветки сосен по лицу
Летящей к Ленинграду электрички,
И в тамбура разбитое окно
День выдыхал грибами, хвоей, мхом,
И сыростью недавнего дождя.

Но вырвавшийся из лесу на луг,
вдоль озера
Замедлил поезд ход, стуча
на стыках,
И медленно потрескивал вдали
Заката безучастный факел.
Но вот клубящимся крылом
тяжёлым
Его накрыла туча грозовая,
В полнеба разметав седые перья
И утопив во мраке луг и поле.

А озеро наивно, как ребёнок,
Сверкающее серебро зенита
Несло лугам в протянутых
ладонях,
Их чернотой нисколько
не смущаясь...

Октябрь

По зеркалу намокших тротуаров
В хламиде мороси серебряных дождей
Скользнет из серых сумерек муаровых
Слабеющий осенний день

И спрячется в тяжелые кулисы
Подбитых рыжим облаков ночных...
И первый снег, благоговейно тих,
Опустится на темя скверов лысых,

Воздушнее и легче пудры рисовой
Припудрив авансцену мостовых.

Декабрь

Белизны звенящей скрип,
Клубы пара в переходах -
Оглушительный верлибр
Умирающего года:

В глотке ком, не гнутся пальцы,
И со стынущих небес
Одеревенело скалится
Побледневший рыжий бес.

Декабрьский сонет

И с каждой ночью прибывает ночь,
Вплетая тьму в оцепенелый город,
А дни, что с каждым новым днём короче,
Уносит норд, как павших листьев ворох,

И грустных дум твоих мышиный шорох,
Теплом янтарных свеч наполнив строчки,
Вдруг зачеркнёт под вьюги снежный хор
Молниеносный озаренья росчерк.

Но молния ведь долго не живёт,
И озаренья срок - одно мгновенье,
А что останется - не скажешь наперёд:

Неясных образов, пугливых, точно тени,
Неуловимых призраков, видений,
Лишённых чётких очертаний, хоровод.

Памяти A.Aхматовой

1
Печальны стихи, слова в них точны.
И чеканны
Строчки и нежны, как ветки
цветущей прикосновенье,
Патрицианка, о донна, о величавая
Анна, -
Как клавесинный аккорд и флейты
негромкое пенье.

Они благородно неброски и сдержанны
не по русски,
В них взглядом со стороны укрощены
и умерены страсти,
Оправлены строгим каноном гармонии,
вкуса - искусства -
И превращены в драгоценные камни
на тонком запястье
Хранителя Анны, бессмертного ангела
грусти...

2
И почему не с ними я была,
Когда седых и скорбных вереницы
Ко гробу твоему пришли проститься.
И была светла

От снега Пушкинских времён столица,
Где ты, спустя всего лишь сотню лет,
У палачей оспаривая власть
Над душами –
была императрицей,

И плакальщицей, и несчётных бед
Своей земли свидетельницей,
жертвой и провидицей.
И в храме том, где Пушкин - Аполлон
(Отнюдь не православный перезвон),
Ревнивою и преданною жрицей.

Западня
В.Л.
Сегодня ты ступил на мой порог
С лицом помолодевшим, просветлённым,
И осенью обглоданные клёны
Уснувших до апреля Териок

Тебя с терпеньем тихим поджидали.
Но, сбросив на пол лёгкий рюкзачек,
Ты неожиданно для самого себя к роялю
Подсел - и, словно в колее цветок,

Возник узор готических созвучий.
И подняли невидимые крылья
Меня туда, где точно наяву
Вступает башен (веймарских?) и шпилей,

Бегущих к звёздам, трепетная фуга,
Где ты лишь властвуешь – и не грозят тебе
Ни травлей в сети пойманного друга,
Ни слежкой тайною – молодчики ГБ.

Из цикла “ПЕПЕЛ” (1964-1979)

***
Ты? Оглушающая плеть!
Толчок!.. И острый взгляд короткий.
И тупо целый час глядеть
На чистый лист миллиметровки,

Усладу горькую искать,
В подвохах, вывертах уловок -
Учить жестокую грамматику
Игры приманок и издёвок.

Ты - обжигающий мороз,
И душный чад ночных кошмаров,
И в жилах вихрь кровавых гроз,
И в сердце боль глухих ударов...

***
Любовниками?
блажь,
игра пустая,
ребячий вздор!
Сгорать нам,
символов
пылающий узор,
А не объятия
сплетая!
Зубами демонов,
что нас терзают,
От плотского
оторваны мы рая,

И… без обжалованья ? –
приговор..
Решка

Решку в пену бросим,
Стерпим, подождем,
Смоет слезы осень
Медленным дождем...

В осени бездомной
(Только подожди) –
Опалю ладонями
Шерстку на груди,

И дождь – в глаза незрячие,
В ушах – лишь крови стук,
От тебя ли спрячу я
Голь дрожащих рук…

***
Распластавшись, как лист на осеннем ветру,
Закружусь я в холодной зелёной воде,
И русалкой скользну к золотому костру,
И запутаюсь искрой в твоей бороде...

Расставание

Пусть заклинаний жарких танец
Тебя в пути спасёт от бед,
И нитью золотой протянется
Моя любовь - тебе вослед...
---------
Опять полземли между нами,
И наших желаний брикет
Сожрёт равнодушное пламя
Костра на далекой реке.
--------- Игра реки знакома,
Не подведёт поток:
Он иль затянет в омут,
Иль шваркнет о порог...

***
Я думала - уйду, и всё пройдет.
Почти прошло, но с жизнью вместе,
И сквозь пространственной решётки лёд
Ещё сочатся вести,

Что ты спокойно счастлив без меня
Мне - онеметь, молчать.
Как голый в стуже завтрашнего дня,
Жалка моя тетрадь...

А ты живешь и… счастлив без меня?

***
Ты можешь всё у меня отнять:
Покой, уверенность,
мечту о счастье,
Но над далёким светом
северного дня,
Давно ушедшего,
Теперь и Ты не властен.

Забытое почти

Шел снег – и темный зимний город
Был бел и тих. И странно примирен
С собой. Попрятавшимся в норы
Жильцам уж снился тридесятый сон.

В парадной пахло кошками и краской
От пыльной разогретой батареи.
Потемки. Слабый блеск и омут глаз, и
Дебри рук, и жадность губ на шее,

И тишина, в которой, точно гром,
Был звук внезапно вызванного лифта.
И сердце – вниз – авось не на втором
Со стуком сетчатая будет клеть открыта.

Второй ... четвертый, пятый – унесло.
Там кто-то вышел, звякнула щеколда.
Ушел. И снова в тишине без слов...
Мрак прятал нас от глаз чужих и холода…

Потом на свежевыпавшем снегу
Наши следы – как напроказившие дети,
Сиротски-беззащитны. И у губ
Две новых складки не разгладит ветер.

Относительность

В спираль закрученной
космической пустыне,
На временной оси,
ничтожно малой
Отметкой, на планете
захудалой,
Затерянной в пространстве,
как песчинка
В песках Сахары, как в луче пылинка, -

Я вдруг с тобою рядом оказалась.
И кто мне скажет,
как при этом стала
Тропа к тебе
столь бесконечно
длинной…

Из цикла “СТРУНА” (1974-1980)

Колхозные мотивы

На хрупкой кромке утреннего льда
Зевающих небес шальная платина.
Октябрь. Горожан осенняя страда.
На ватники меняем платья.

Вновь под ногами чмоканье знакомое,
Хруст на зубах песка полей картофельных,
И вновь с академическим покоем
Мы маску с чуждым надеваем профилем.

Тут бормашиной трактор тарахтящий
Заржавленные иглы культиватора
Весь день по дряхлым дёснам грядок тащит
Цепляя груды припасённых ватников,

И к вечеру, средь стелл из драных ящиков
Чтя свято электричек расписание,
Смиряем глины к башмакам навязчивость
Под злобное заката полыхание.

Сорваться б! Убежать в ближайший лес
(Как зашуршало б сразу под ногами)
И, рухнув на колени, слушать мессу,
Играемую ветром и ветвями,

И, рухнув навзничь, обнаружить, что закат,
Подёрнутый ветвей былой чащобой,
Смягчён и, пламенем раскаянья объят,
Уже любовью дышит а не злобой.

Псалом

О, как галерный раб цепями,
Прикована я к сирым и гонимым,
Они - мои, и рваться бесполезно:
Порывы, как дороги пилигримов,
Идя от них, лишь к ним ведут кругами...

Когда ж из глубины унылой бездны
В отчаянье, Господи, к Тебе взываю -
Мне всякий раз соломинку бросаешь-
И за нее схватившись, выплываю.

Не лайнер, и не катер, и не яхту,
Не шлюпку даже и не плот:
Букашку и соломинка спасёт...

Как дивен твой бухгалтерский расчёт,
О, Яхве !

Ступени

И всё выше всходил - и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
К.Бальмонт
Всё тише и глуше небесное пенье,
Всё ниже и глубже уходят ступени,
Всё уже над ними проход;

Теснее друг к другу сырые стены,
Душней и навязчивей запах гниенья,
Всё ближе и ближе свод;

Всё дальше и зыбче пространство и дали,
Туманней божественный лик -
Так по затягивающей спирали
Вот-вот и упрёшься в тупик.

2-ая часть сонаты фа- минор Л.Бетховена

Нет благороднее растений и милее,
Чем чёрный кипарис и белая лилея...
О Хайям.
Озноб - и наплывает красота,
Где, как в реке два родника, слились
Спокойствие и строгость кипариса
И лилии прохладной чистота,

В чьих волнах утихает суета -
И когда седце, увлекая ввысь,
Омоет, словно предрассветный бриз,
Её загадочная простота -

Из тьмы личин и тысячи обличий
Мир вдруг проглянет в истинном величье,
И, словно с соколиной высоты,

Сквозь устремлений суетливых пену
В нём, наконец, проступят постепенно
Божественного замысла черты.

Из цикла “ВТОРАЯ ЖИЗНЬ” (1992-2005)

Возвращение

Я вернулась на родину предков,
Бросив город, который любила.
Я вернулась на родину, предав
Тех, с кем хлеб и надежду делила.

Я вернулась на родину - поздно
Ворошить все возможные "если б".
Я вернулась - и странника посох
Можно тихо на гвоздик повесить...

Что написано в книгах старинных?
Что скитанья мои бесконечны?
Я - вернулась. Усталую спину
Распрямить бы. Затёкшие плечи

Разлучить бы с ушами. Простят мне
Все, кого я любила так горько
В том краю, где всегда лишь гостями
Были предки мои на задворках.

Ну а здесь, в этом божьем горниле
Что ж не рады мне родичей лица?
Ах, с приездом мы все припозднились,
Ах, мы все поспешили родиться

Ностальгия

Сбежала, стремглав, впопыхах, без разбору,
Из вечной зимы в раскалённое лето;
Забыла друзей и оставила город,
Страшней и прекрасней которого нету.

И не вернуться в Летний Сад,
И не видать конца скитаниям,
И ангел не трубит пронзительно
В свою победную трубу,
И умудрённые израильтяне
Теперь решают снисходительно
Мою дальнейшую судьбу...

Зеленые рукава
(На мотив старинной английской песенки для рожка и лютни)
(Посвящается сыну Мите)

Издалека бежит река,
В ней вода прозрачна и глубока,
Спешит она через много стран
В океан, в океан, в окекан.

Её приветливы берега,
Там леса раскинулись и луга,
Птиц невиданных там полно,
Их вода веселит, как вино.

В её зелёные рукава
Вдеты изумрудные острова,
Где под бубен ветра танцует листва,
И в воде себя ищет трава.

А вдали, где её исток,
Там ревёт бурлящей реки поток,
И гремит среди синих скал
Водопада могучий обвал.

Когда ж спускается с гор река,
Её расступаются берега,
И гремящий её мотив
Затихает по мере пути.

Питает щедро её вода
Нивы, пашни, сёла и города,
И, пройдя много разных стран,
Устремляется в океан.

Моцарт

Блажен тот миг, когда есть шанс
Неясный соблюсти баланс
Между рисунка чистотой
и честностью посыла,
Между изяществом и силой,
Между свободой страсти угловатой
И связностью и стройностью легато...

Еще раз о Венеции
... Всё помножено на два...
... Мраморный, гулкий, пустой аквариум...
И.Бродский
1

Мне запах гнили, водорослей, тины
Родней духов французских самых модных
(Работала когда-то, где Обводный
Канал соседствовал. Там гнул завод резину -
Химический. И жёлтый дым валил из труб,
И застревал и в носоглотке, и у губ).

Так что венецианских гниль анналов,
Куда врывалась свежесть рыбы, моря,
Со сваями источенными споря,
Мне ноздри чуть ли не ласкала.

И не нырял
В незапланированном сальто
Мой фотоаппарат с моста Риальто
В давно видавший виды все канал.
И не заманивал никто в подвалы
Дворца, чтоб напоить Амонтильядо,
И в капуччино не подмешивали яду,
И в уши медленного яда Яго
Не проливал.

Была Венеция корректно-равнодушна
И радовала утомившуюся душу,
Её подталкивая чуть ли не взлететь,
И даже в качестве особой ласки
Сняла свои бесчисленные маски
И красовалась, не мешая разглядеть
Себя, расслышать, надышаться и обнюхать,
Став праздником для лёгких, зренья, слуха
( И в дальнем дворике цветущая сирень
Качается перед глазами по сей день).

2

Красавица с синдромом Атлантиды,
Когда уже известен всем диагноз
Неотменимый. И ни свай кариатиды,
Ни миллионы йен, ни жертвы агнец,
Ни верхний суд –
уж не спасут.
Рожденная для праздника и счастья,
Титаником плывёшь тысячебоким,
Чьё погруженье хоть и в сотен сотни
Раз медленней, но, как восход с востока,
Неотвратимо, и надежда отнята.

Ты - сотворённая святого Марка
Тяжёлой учреждающей печатью,
Разбившей зеркало пустующей лагуны
На тысячи извилистых осколков,
И в трещинах посеявшая зубы
Гермеса и Фемиды, кои вольно
Взросли, как перлы каменных палаццо,
Приваренных друг к другу плотной сваркой Трубя закону и торговле славу,
Ты для меня - как прапрабабушкин портрет,
Вдруг найденный через шесть сотен лет.

3
Извилистых горизонталей
прихотливость
И строгость розоватых
вертикалей,
И - вкруг, над перламутровым заливом
Манящи дали.

По мостикам из старых детских сказок
Пройдя над тёмным, сонным
зеркалом каналов,
Где отраженья мрамора дрожали,
Не повторясь ни разу,

От кружев каменных
не сможешь оторваться,
Когда, притягиваемая главной целью,
Из мрака угловатого ущелья
Шагнёшь на пьяццу.
И там под гул шагов
в дугообразных сводах
Темп замедляя, проходя
за аркой
арку,
Как лошадь, выходящая из брода,
Приблизишься к "Сан Марко".

Марк (Мордехай) и, значит – рыжеват,
И рыжи дочери его - венецианки,
С картин Карпаччио, Чимы, Тициана
Глазами золотистыми глядят.

4

Сверкание вверху,
внизу мерцанье,
И эхо в каменных
аркадах тупиков,
Где перепончат
плесневелый свод,
Держащий кладку
тяжкую легко,
И вертикаль, умноженная
на два,
И под водой протянута
и над во-
дой зеленоватой
вверх течёт.
Где небо в узких улочках
разлито,
Словно вода в аквариумах
длинных,
И водный полусумрак –
вместо света:
Не ширь небесная и не простор,
а только
Пространство, где гуляют
рикошетом
Увещеванья звонов
колокольных,
И грани вертикальные
изломов
Каналов-коридоров
отражают
Малейший звук, и множат,
и дробят,
Выстраивая беспорядок
в чистый ряд
Оцепенелых многократных
отражений
От стен (не от колонн,
не от наклонов),
И звуки в воздухе сыром
не дребезжат
А образуют стройный хор -
многоканальный -
Зеркальный город,
за-зеркальный,
Здешний, тот ?

Прогулка

Ночь спустилась, шум дороги
Приглушив,
Спит, дорог раскинув ноги,
Тель-Авив;

И, томленьем неземным
Томим,
Дремлет в небе
Иерусалим;

Дверь откроешь на балкон и
Выйдешь в ночь,
И - в дыханье рощ лимонных:
Думы - прочь...

Плавен, ровен ход планеты
В небесах:
Ни толчков, ни скрипов нету
На осях,

Чётко выверен небесный
Механизм,
Лишь сиянье, чуть колеблясь,
Льётся вниз.

Раз вдохнешь, другой - ясней, чем
Дважды два,
Что, как минимум, вселенная
Жива;

Облаков края раздвинешь
У луны
Окунёшься в омут дивной
Тишины;

Силуэт стены и крыши
Отстранишь –
И услышишь, как колышется
Прилив,

И - тихонько оттолкнувшись
От перил,
Чуть зависнешь, опершись
О пару крыл,

Поплывешь над огоньками
Не спеша,
Отдыхает за день смятая
Душа...

Сколько вилл, садов - умело
Как живет,
Под сады пески разделав,
Твой народ,

И вплетя огни надежды
Там, внизу,
Как жемчужины, в прибрежную
Косу.

Вот уж ветер с моря щёку
Холодит -
Рамат-Гана, значит, щётка
Позади;

Плеск прибоя в ветре громче
И ясней,
Пены кружево, как на террасе
Снег

Вдалеке. И, накренясь на
Правый бок,
Спящий город облетишь
Наискосок;

Разворот - и, набирая
Высоту,
Рассечешь прибоя пенную
Черту -

Взмах, другой - и уж огни
Уплыли
Прочь;

Впереди
Лишь мрак
Над морем,
Ветер, ночь...

Волчонок
...но из окошка было ясно видно озеро с облаком и башней,
в неподвижном и совершенном сочетании счастья.
В.Набоков. “Облако, озеро, башня”
Студенческая четырехуголка
С бубенчиками шутовскими
Меж серыми ушами волка.
А имя? Имя
Истрепанною темной шторой,
Задернутою наглухо, скрывает
Суть, обличенной быть которой
Не подобает…

Пускай проголодавшаяся стая,
В кольцо собравшись на лесной поляне,
Повоет на луну. Предпочитая
Ворота – лани,
Ты незаметно отойди в сторонку:
Пусть воет волчья стая до икоты,
Зовя добычу и охоты гонку.
Ищи – ворота,

Что из лесу ведут на луг открытый.
Запомни их, и в трудный миг погони,
Отстав от всех, след не оставь копыта
На мягком склоне.
Покуда стая с рыком делит башли,
Клыками разрывая лани тушку,
Ты – с Озером, и Облаком, и Башней –
Оно и лучше,

Чтоб не видали, как ты щиплешь травку –
Лужок над Озером, как лоб, покатый,
Позорной избежать поможет давки:
Отстал пока ты,
Не обнаружит нюхом стая щелку
Меж волчьей шкурой и ягнячьим сердцем
И не найдет клыки на книжной полке.
Так не усердствуй,

И лапы не сжимай в тревоге с хрустом:
С овечьей, бег твой тормозящею, одышкой
Ты будешь в волчьих боевых искусствах –
Приготовишкой.
И не горюй, что не догнать тебе оленей.
Студент? – учись иль делай вид, забыв о толке.
Коль овен – будь хоть с волчьей мордой в пене –
Не станешь волком.
*** Е.Л.
В тот вечер так просто
В одежке неброской,
(Фигурка подростка
И стижка, как ночь
С морзянкою млечной)
Шагнула навстречу
С улыбкой и речью –
Сестренка ли, дочь…
Нарушив привычный
Мой мир хаотичный,
Твой профиль античный,
Как в Обь – ледокол
Средь тундры безгласной –
С надежным и ясным
Веселием властным
В уют мой вошел...
И нас подхватила
Как Влтава – хаТиква
С огромной, как тыква,
Надеждой на мир,
В котором в помине
Нет места унынью
И присно, и ныне...
И Омен –Аминь.
В последнее ж время,
Хоть видимся редко,
Не замкнуты речи,
И хоть под уклон
Проложена ветка
Извилистых рельсов,
Куда так беспечно
Стремится вагон,
Который с откоса,
Весь в клочьях и космах
Несет многоосный
Мой локомотив –
В чечетке колесной
На стыках намостных
Звучит двухголосный,
Но внятный мотив.
Мотив, где сквозь пленку
Скользящая легкость
Руки и походки,
Крыло за плечом,
Напев, где сквозь мускус
Стынь Балтики хрусткой,
И профиль этрусский
Очерчен лучом...

Эволюция

1
Однажды как-то проводник
Так заложил за воротник
Что с верхней полки рухнул на пол
Теперь он полупроводник

2
Однажды заспорили восемь миног,
Кто лучше из них обойдется без ног.
На ось насадив, прекратили их спор -
И стали они ось-миногом с тех пор.

Фаустина

Знаю, Господи, власти твоей нет предела -
Ну так дело благое одно соверши:
Ты мне дай Афродиты бессмертное тело
В обмен на бессмертье больной души.

***
Я научилась просто, мудро жить…
А. Ахматова
А мне, видать, до самого погоста
Не научиться мудро жить и просто.
И бес-толку - что в руны лезть, что в сутры,
Коль не дано ни просто жить, ни мудро.

***
Сосредоточенно-рассеянно шнурок
Печальная намыливает Санта
Мария, ангелов охрипшее бельканто
Бездушный перечеркивает Рок

***
над раковиной кафель.
в нем отраженье света
плафона, полотенце, мыло,
а в зеркале меж капель
такое, что, если б не примета,
наверное, разбила...

***
Любила еврейка двух антисемитов –
И бита сама, и разбито корыто...

Из цикла “ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА” (2007-2010)

День в тишине

День, проведенный в тишине,
В конце зимы в пустой квартире.
Спать до полудня и во сне
Все повторять – как сладок сон
Бодрящий, как в жару крюшон.
Сон утренний – часа четыре.

Потом - среди искрошенных листков
Топчась на разоренной бурей крыше
Меж мокрых бугенвиллиевых шипов,
На солнце щурясь, невзначай услышать
Мурлыканье бутончиков герани,
И кактусов потрепанных ворчанье.

Потом воюя с гренками из хлебных
Остатков – попытаться приготовить
Приемлемое из малопотребных
Ошметков. Чтоб скорее завалиться,
Взяв пару толстых книг и тонкий томик,
На скомканный диван. Забыв про листья,

Исхлестанные ветром, что буянил
На верхотуре целую неделю.
Над вымыслом слезами на диване
Облиться, отложив дела и деньги,
Все – на потом.
Зря что ль диван раскрыт, как том
Стихов. Виват, Обломов! И облом

Меркурианцам типа Бендера и Штольца,
Кто бодро мир закручивает в кольца
Левиафанова хвоста инфраструктур.
Чернил не доставая – плакать над листом
Чужим печатным, углубляясь в тур
По чьим-то жизням. И – читать, покуда дом
Не оживился, говорлив,
Как пчелами, слетевшимися в улей,
И наверху не загремели стулья,
И в сумерках неразличимым стал курсив.
Покой, покой – и воля вместо счастья,
Как возгласил еще родоначальник...

Чтоб после, в летней давящей парилке
Как розу красную, увядшую в бутылке,
Опять же плача, вспоминать в тяжелом сне -
Тот запах лепестков поникшей розы красной,
Февраль. После недельной бури - ясный
День, проведенный на диване в тишине.


***

Чем сильнее любовь – тем ужаснее ревность,
Чем острее вражда – тем нежнее забота
Укрыть от врага дорогое, родное. Кого-то,
В ком мы ищем свое отражение. Бренность
Надеясь, наверное, одолеть хоть как-то.

И не только мы дружим против кого-то обычно,
Но и любим заботливей, когда верим в угрозу:
Хоть коэлет листай, хоть штудируй Амоса Оза –
Колыбельная бережней тем,
чем пронзительней клич – нам
Ли ворочать накатанное веками?

Запущу-ка, пожалуй, пока мой верный СиДи я,
Где Шопен с Мендельсоном и Листом...
Сумели ж законсервировать свои души лучше,
Чем в кремние, пластике. Лишь при свечах закорючки
На черных пяти полосках бумаги стремительно выводили:
Легато,
стакатто,
лучится,
льется,
дробится…

- Что ж, впрочем, может, теперь-то как раз и время
Попытаться связать разорванное. С верой в разум,
Который попался в натянутую, как тетива, крепко,
Сеть – может, именно в этом и есть смысл,
так сказать, фазы
Цивилизации, куда занесло случайно.
Но, может, и с целью – вот ведь колдуешь упрямо,
Плетешь кружева из словес, накрахмаленные страстями,
Работой нейронов с гормонным зарядом,
Наносишь узоры на ткань, что в пяльцах доменов растянута...

Как мыло из рук под струей, уплывает счастье:
Вот в руках золотая рыбка – а вот уже ускользнула.
Сколько фаустов обломалось на том, что мгновенно
Прекрасное – и заклинанья: “остановись”, мол – напрасны.

- Какой к черту разум в бесновании сполохов красных
Смерчей над недвижными спинами ангелов снулых?...

Ах да –
это кончился
диск:
Мендельсон
и этюды
Шопена...

Апокриф

В том краю, где хлопочущий ветер скрипит на зубах,
И пустыня рычит, словно свора голодных собак,
Ты играешь всю ночь в кошки-мышки с безносой в плаще,
Одряхлевший Давид, что запутался в старой праще.

Голиафов потомок с накачанной мышцей, смеясь
Соскребает с груди своей моря соленого грязь.
Ты глядишь в эту морду – осклаблена наглая пасть –
Кроме чуда Господня не знаешь, на что уповать.

И выходишь в свой лес рукотворный, заполнивший склон,
Где ослиную челюсть когда-то оставил Шимшон,
И находишь тот спиленный ствол и разросшийся вяз,
Где ворота от Газы Шимшон водрузил, веселясь,

И пенек шестилучный, который из вяза торчит,
Укорачиваешь еще и выдалбливаешь свой щит,
И распутываешь пращу – упрощаешь ее конец,
И отыскиваешь в камнях припасенный когда-то свинец.

И к утру ты выходишь к врагу, не скрывая седин,
С молодым Голиафом сразиться один на один.
И пока он заносит свой меч, вспучив крепкую грудь,
Ты свинцовый голыш из пращи успеваешь метнуть.

И он падает вдруг, как на штык напоровшийся бык,
И ты видишь его прямо в небо упертый кадык
И звезду в шесть лучей, Голиафа пробившую лоб,
Не решаясь понять, что же все-таки произошло...

Ноктюрн

...Голубое сияние в здешнем небе ночном непривычно и странно.
Полнолуние. Осень. Ноябрь тянет в тень, выпил влагу и марево смел.
Это выше, поближе к оси, может, ветер с дождем или снежная прана.
Здесь же царство хешвана*, мягкий пасс, тихий сон над фалангой Кумрана,
Вход в небесный чертог сквозь края облаков, что прозрачны, как лед.

Круглый год здесь черно по ночам, зведы мелкие теплятся еле,
Вязкой дымкой подернуто все, что плывет над иссохшей землей,
Где прилива шуршанье на шельфе шфелы** застревает на мели
В cредиземном корыте, и пена с шипеньем сбивается в щели
Меж прибрежных зазубрин, которые то ли коса, то ли мол.

Плоский берег смягчает, вздохнув, жесткость летней борьбы со зноем.
Лишь ноябрь от жары и от пыли дает отдохнуть хоть чуть-чуть
Пред крушением хлябей, что жестоковыйно нас путают с Ноем,
И от сезонной тоски до пяти сжимается в стеклышке чуткая ртуть
Иногда. Но сейчас уплывает корабль светлых лунных ночных облаков,

Увлекая за взглядом скользящим с дыханьем и душу в надмирный покой.
Бесконечная ночь расширяет круги, вытесняя нестойкий, изменчивый вечер...
И мембраной души еле слышно звенит, как об лед, о бездушное дно,
Обсыпая лицо, и макушку, и плечи чем-то легким, искрящимся, млечным
Голубое сиянье в зените меж крыш на начищенном небе ночном...

* хешван (иврит) – ноябрь,
** шфела (иврит) – низменная часть прибрежной равнины

Асфальт

асфальт рассматривает небо
глазами луж, которые вот-вот
прикроет солнце.
сон или смерть –
асфальт ослепнет.
и если сон –
то где-то в глубине
(где чернота, как негатива тушь),
хранится слепок
крыш опрокинутых и крон
бессонных крен и
мечта о снеге –
как предвестнике прозренья

Хрусталь

За что люблю хрусталь? – за красоту,
За света прихотливую игру,
За то, что массовость невзрачную песчинок,
Их ординарность, заурядность, простоту,
Их робкий шорох, колкий, грустный хруст
Воображенье мастера и труд
Одолевают в хрупкой и лучистой
Звенящей, рассеченно-льдистой
И радужной игре со светом.

Так мусор слов, как свалка, за версту
Замылившая глаз, прессуется поэтом,
В хрусталь стиха преобразуясь вдруг.

Третья попытка
.
Ты звал –
я тут как тут, хозяин.
согласно старому хозэ *,
хозяйство
наше требует присмотра
хотя б какого-нибудь мэтра,
ан как назло
уж третье утро,
египетская пыль
с какой-то кислотой, похлеще карста
все норовит забраться под ребро.
и, облысением грозя им,
испепеляет бороду и бровь.
и тянет приглушить давнишний пыл…
знать кара
нагрянула, коль так наивно пил
отстоянный безградусный сироп
сквозь марлю снов протертого отвара.

от местного сирокко
без местных технологий не спастись,
и в засыпаемом
песочном доме
не остается
ничего иного, кроме
как жить
в аренду выданную жизнь…

* хозэ (иврит) – договор

Партия совы из дуэта для
жаворонка и совы
( Посвящается Семену Крайтману)

1.Песок
“…мой компас врёт.
моих следов не видно…
…отбросить карту,
вытряхнуть карманы…”
какие уж знаки дорожные
в нашей пустыне?
камень, песок, карты крапленые,
с контурными вперемежку.
не только простыми
приемами разобрать невозможно –
никакой GPS не
cпасет: кружи – не кружи,
ветра сердитая песня.

обрывы, горячие стены,
кусков гигантского наполеона
песочное пиршество.
над ним – разноцветные миражи.
но все ж выворачивать рано
полупустые карманы:
авось пригодится на бирже створ
отрога шершавого склона
позади океана.

что компас – пусть врет,
как осипший свисток.
но глядишь – повезет, и ветер,
сменившись внезапно,
в залихватском привете,
кораблик пустыни, как автопилот,
не на сторукий восток
унесет, а к океану –
на запад...

2. Кожа
...появляется небо.
и соляные камни
напоминают группу
идущих к венцу невест...
и вправду в этом сезоне
слишком уж резко.
одна крайность – и тут же другая:
зазеваешься – от жара потрескается,
либо
от холода (почти мороза) сморщится кожа
времени – перегибы,
а она – нитрокраска теперь – не пергамент.
и – то замерзнет кто-нибудь насмерть,
то вдруг помрет, обезвожен.
и это уже не просто насморк,
не говоря про проволоку, проросшую, как на зоне.
и все непонятнее –
ты внутри или вне.

прибалдевшее небо
идет на попятную,
отступая за твердый
сустав хребта,
за которым живет пустыня,
которая – не пустота,
где чуть не каждый соляной камень
прячет “господню” невесту,
и лица оливы
прикрывают стыдливо
узловатыми от подагры веков руками,
дарившими тень легионам и ордам:
облипает плотней, чем тина,
песчаная зыбь палестины.
и того гляди – затянет
пересеченная эта местность.
потому-то, может, и кажется, что вожделенно гордо
звучит теперь – ИЗРАИЛЬТЯНИН,
ЕВРЕЙ же – в зависимости от контекста...

3. След на песке
...дорога на восток
запутанней любого лабиринта.

легче бриза ночного и
невесомей воздушного замка
двухсторонний узорчатый креп –
можно и с лицевой стороны,
а хочешь - с изнанки:
узнаваемое и новое –
ожидаемый радостный трепет.

так хочется сохранить
след на песке, заметаемый
безостановочным тихим
шуршаньем
все того же песка. успеть бы
след в след, стих в стих и
прощенье, порошенье, прощанье,
но исчезает след, почти незаметно тая.

через песок – осыпающийся, зыбкий
путь на восток,
в дебри гор
высочайших и великанский Ангкор,
полувиток - полукивок
туда,
где, цветастый и разный снаружи,
монотонный, дурманный внутри,
как монгольская степь, где
накат кобылиной ковыльной волны
и в матрицу неба над нею впечатанная орда,
все еще не разбужен
вос-ток – восходящему току клонящийся ниц –
чалмы, паранжи, клоны лиц,
плато затерянных пустыри
и будды безадресная улыбка ...

4. Вне зеркала
...избавь меня от слов,
от звуков их,
от длинного, чужого алфавита.
...не видно ни души,
включая мою собственную душу

вне зеркала себя как увидать,
будь амальгамы серебро иль гладь
воды озерной...
но всего видней
твой образ в изумрудных зернах
зрачков, что на тебя нацелены, и нет
желанней и обманчивей, чем эти
двояко-вогнутые линзы.
в мигающем их свете
ты будешь длиться,
литься,
узнаешь о себе, не прибегая к вою.
и алфавит чужой – уж так ли чужд –
на треть всего длинней – моложе лишь на чуть.
зато наполнен гласными,
играющими в слове
что ловят
голос твой и
на согласных его несут,
согласных с тем, чья надо всеми языками
воля.
что до души – то я творю молитву:
хоть не дано мне пальцами лица
коснувшись, обнаружить плоть,
ее живое суверенное тепло, -
чтоб сберегли хотя б глаза и уши –
чтобы душе (иль что там) отыскать
иную душу…

5. Птицы
...пологий берег птицами исцарапан.
как застывшие капли цветной глазури
блестят их зрачки.
дивные вещие
птицы, хранящие
тайну клинописи,
их клювы, как клещи,
их шеи, как арфы изгибы,
а коготки, как стило говорящее –
со жрецами шумеров, шаманами скифов.

они знакомы с техникой крапа
пластилиновых карт,
припудренных мелом,
у города белого
в каплях озерной влаги.
карт, слагающих глиняный мыс,
вдающийся в озеро гладкое.

по утрам эти птицы гортанно кричат
славя синие перья
своей тридесятой сестры,
приятельницы Метерлинка.
утренний ветер уносит их крик,
вдалеке звучащий как пенье,
и перьями их расписывает небеса.
их белые крылья, как флаги,
над озером шелестят,
и хлопают, как на ветру паруса.
а утренний их, галдящий
парад
больше смахивает на лезгинку,
и их танец наряднее, чем у фламинго,
и сами они изысканнее жирафа
с далекого озера Чад.

6. “ стихи прекрасные тем лучше, чем темней…” (А. Кушнер)

...садясь за стол у жёлтого окна,
я ждал, когда слепая пелена
задрапирует стены

небо без облаков - как жестянка –
слепит и не видно,
и вряд ли, какой бы на вид ни казалась блестящей,
безоблачной, жизнь эта станет когда-нибудь книгой,

и стих, чем темней и туманней –
таинственней и притягательней кажется, как
послезакатная пройма.
не купол, пленкой глазури несмятой
устелянный ровно,
небрежно задетый сафьяновым расписным башмачком
и опрокинутый криво ничком.

закат
лишь многослойную ту глубину
высветить может,
особенно сквозь облака,
их таянье, бденье, движенье
на миг бередя и тревожа
случайного зрителя, внутрь
против воли его увлекая
в их кручи и кущи,
неотвязно зовущие...

боже,
если ты есть – для чего ежевечерне
дразнишь, так щедро даря
это чудо,
бесстрастно ровняя пресыщенного царя
и смрадного нищего –
(оба де чада,
смертною алой наполнены кровью) –

прежде, чем чернью
с тенями изысканных
искр
ночь надо всем свои крылья раскроет...