Кондратий

Кондратий

Это была не самая большая городская котельная, хотя она и находилась почти в самом центре. Вокруг неё располагались все основные достопримечательности города: церковь, баня, пивная, шашлычная и парфюмерный магазин. Остальные более-менее известные места: вытрезвитель, вокзал, новое здание исполкома и горкома партии – тоже были рядом.
Благодаря такому расположению котельная была весьма посещаемым местом. Основной наплыв „гостей“ был обычно с утра, когда появлялись облуневшие личности, и после пяти вечера, когда приходили те, кто намеревался достичь этого состояния. В пять часов главное начальство исправно покидало свои посты, и начальниками становились сами кочегары, а вернее, старший по смене.
Сегодня старшим был Мирон Григорьевич Спиридонов, коренастый и довольно серьёзный мужичок лет пятидесяти. Он был немногословен, лишь иногда с приятелями рассуждал на житейские и политические темы, да и то это бывало после ста граммов. Старший по смене звучало слишком громко, на самом же деле смена состояла всего из двух кочегаров и кота Терентия.
Терентий был крупным чёрным котом средней пушистости. Такой экстерьер позволял ему в интерьере котельной выглядеть пристойно, вполне вписываясь в общую картину закопчённого машинного зала. Абсолютное безразличие к мышам сходило Терентию с рук. Когда же эти твари начинали наглеть, он ненадолго исчезал, а потом приводил с собой какую-нибудь шуструю подвальную кошечку, которая за ночь быстро наводила порядок. Ровно в одиннадцать Терентий отправлялся на перекус к чёрному ходу шашлычной, где ему с лёгкой руки посудомойки перепадали мясные обрезки. Два раза из Терентия пытались сделать домашнего кота. Но добросердечные граждане на следующий день приносили его обратно, и при этом никто из них внятно не мог объяснить причину возврата.
Напарником Мирона вот уже третью смену стоял Колька по прозвищу Щербатый. Прозвище ему дали за редкие и кривые желтоватые зубы, которые он вряд ли когда чистил, но зато исправно промывал спиртосодержащими растворами. Колька был простым и понятным: не работягой и не лентяем, не умным и не дураком, не злым и не добрым. К его недостаткам можно было отнести привычку внезапно засыпать на смене, а к достоинствам то, что спал он не более двух часов, поэтому на закреплённых за ним четырёх котлах поддерживался пусть и синусообразный, но сравнительно приемлемый температурный график. Короче, в Кольке не было ничего исключительного или выдающегося, кроме способности зычно погоготать над анекдотом, даже если он его слышал в пятнадцатый раз.
Кольку перевели в смену Мирона после смерти Володи, его бывшего напарника. Володя, хоть и был немного блаженный, но работяга ещё тот. Конечно, начальство не имело права брать его на работу по причине определённых неполадок в голове, но мать этого бедолаги всё же уговорила. С остальными частями тела у Володьки был полный порядок. Во всяком случае, на него не обижались ни сменщики, ни мастера, ни местные шалавы, часто заходившие, как они говорили, „к Володьке на огонёк“.
Володька иногда попадал под влияние „гостей“ и напивался, но это обычно случалось уже после смены. Тогда его укладывали отсыпаться в раздевалке на старом матрасе под батареей. Мастера, конечно, знали об этом, но закрывали глаза, потому что к Володькиной работе претензий не было и не могло быть. Оставили его и после того случая, когда он в день аванса, правда, в свой выходной, то ли на спор, то ли по дурости водрузил на трубу самой большой Центральной котельной свои старые рабочие штаны. Привязав их к громоотводу, „верхолаз“ спустился с высоты более шестидесяти метров довольный донельзя. Володьку тут же препроводили в контору. Вопрос был один: зачем ему это было надо? Ответ подкупил искренностью:
– А я думал, всем смешно будет. Если это нельзя, я могу и снять.
Снимать засаленные и рваные штаны Володьку, естественно, не послали. Дня через два они сами куда-то делись: может, ветром сдуло, может, сгорели от дымовых газов.
Это было предпоследнее Володькино выступление в качестве главного героя. Последнее, не дожив месяца до своего тридцатипятилетия, он совершил девять дней назад. После употребления двух флаконов стеклоочистителя Володька здесь же, в раздевалке, оставил наш несовершенный мир и отдал Богу душу. Мирон, по-своему любил напарника за немногословность и трудолюбие. Сегодня он непременно бы поехал в Володькину деревню на поминки, но не смог найти подмену.

Отопительный сезон только начался, на улице было ещё сравнительно тепло. Большой нагрузки не было, и половина котлов находилось в резерве. Колька уже накидал уголька в свои два и, видя, что старший не в своей тарелке, предложил:
– Мирон Григорич, давай я, что ли, и в твои покидаю.
– Давай, Коля, а я пока пойду паровой с бойлером проверю.
В ведении старшего было ещё и паросиловое хозяйство, состоящее из парового котла и теплообменника, именуемого красиво и значительно – бойлер. Подача пара и горячей воды осуществлялась на прачечную, примыкавшую к зданию котельной, и баню, стоявшую прямо через дорогу.
Было около пяти вечера, до конца смены оставалось три часа. Но сегодня была пятница, и если женский персонал прачечной уже рыскал по магазинам, то на баню скоро должен пойти приличный разбор воды. „Сейчас работяги повалят, – подумал Мирон, – это начальники и всякая там интеллигенция субботнюю и воскресную баню предпочитают, растягивая удовольствие под пивко. А трудовой народ завсегда спешит смыть производственную грязь, заглотнуть по стакану и домой, или уж там как получится“.
Мирон подрегулировал задвижку и, вернувшись за рабочий стол, записал в журнале показания давления и температуры. Он взглянул на Терентия, сидящего на окне. Кот с явным безразличием наблюдал за мухой, еле ползающей по закопчённому пыльному стеклу. Он всегда был спокоен, когда в котельной всё было „на мази“. Вообще-то имя Терентий у кота было официальное, так сказать, представительское, все кочегары его звали Термометром. В ночную смену когда они иногда засыпали, а температурный график переходил критическую отметку, кот прыгал кому-нибудь из них на грудь и начинал орать: „Кончай дрыхать, остолоп!“
Термометр был спокоен, но неспокойно было на душе у Мирона. День был какой-то длинный и несуразный. „Сегодня выпью, – решил Мирон. – Сейчас Колька освободится, сбегает“. Его взгляд остановился на гостевом стакане, стоявшем на подоконнике. Чего только из этого стакана не пили: и бормотуху, и политуру, и одеколон. Даже стеклоочиститель, недавно разведанный местными шаромыгами, не мог снять с его стенок мутного несмываемого налёта.
Термометр ни с того ни с сего начал умываться. „Гостей, что ли, намывает? – подумал Мирон. – Ну уж нет, никого я сегодня не пущу, даже дверь не открою“.
– Здравствуйте, – услышал он вдруг за своей спиной. От неожиданности Мирон даже вздрогнул. Повернувшись, он увидел стоявшего рядом Кондратия. Тут же мелькнула мысль: интересно, как он сюда попал? Дверь-то в котельную была закрыта.
– Здравствуйте, Мирон Григорьевич, – повторил Кондратий, не дождавшись ответа на первое приветствие.
– Здравствуй, – глухо пробурчал кочегар.
– А я вот Володьку помянуть пришёл, как-никак девять дней.
С этими словами Кондратий вынул из кармана бутылку, содержимое которой по способу закупорки Мирон определил безошибочно. Бумажная пробка из местной газеты, закрытая сверху жёлтым полупрозрачным напалечником, указывала, что это „голубь мира“ – очень уважаемый гостевой напиток. Производившая его баба Маня такую упаковку объясняла просто: „Чтоб дух не выходил“ – и требовала возврата напалечников при повторных визитах почитателей сего напитка. Фирменный рецепт этой оригинальной сногсшибательной жидкости баба Маня держала в строжайшей тайне. Правда, невестка, как-то приехавшая её проведать, проговорилась, что в деревне, где начиналась производственная деятельность баб-Маниной „фирмы“, её свекровь проводила опыты с куриным помётом и другими столь же специфичными компонентами. Видимо, потому злые языки, учитывая отсутствие поблизости кур и наличие множества голубиных выводков на чердаках, распространяли слух о голубиных добавках. Да и саму бабу Маню теперь часто называли Голубем Мира, хотя она без всякого грима могла сыграть роль бабы Яги в любом детском ужастике.
Кондратий поставил бутылку на стол и положил рядом небольшой кусок варёной колбасы.
– Хлеб-то есть?
– Есть! – светясь своим „частоколом“, сообщил Колька, оказавшийся тут как тут. Определённую заинтересованность к происходящему проявил и Термометр, потянувшись и выгнув спину.
Мирон хоть и был знаком с Кондратием – тот как-то заходил пару раз к Володьке, но практически с ним не общался. Видок у него был, надо сказать, весьма отталкивающий. Кондратий в любую погоду ходил в коричневом демисезонном пальто устаревшего фасона и в тёмно-серой, давно потерявшей форму шляпе. Пузырящиеся на коленях брюки и полуразвалившиеся ботинки говорили о бродячем образе жизни их хозяина. Кроме одежды, похоже видавшей виды всех подворотен, ещё более отталкивающее впечатление производили серые водянистые глаза на продолговатом лице, длинные полуседые волосы до плеч и большие заострённые уши. Всё это в совокупности с одеянием придавало облику Кондратия довольно экзотический вид.
При других обстоятельствах Мирон сразу бы отказался от его общества, но помянуть товарища – дело святое. Да и организм уже был настроен. Мирон взглянул на часы: без двадцати пять – рановато, ещё может и мастер забежать. Конечно, лучше бы на часок попозже. Колька понял сомнения Мирона. Показывая старшему свою выдержку в смысле пития, он хлопнул гостя по плечу и выдал рекомендацию:
– Слышь, Кондратий, погулял бы ты минут двадцать, не дай Бог, начальство нагрянет, ещё и наливать придётся.
– А хрен им в дышло, чтоб оттуда вышло! – неожиданно для самого себя рубанул Мирон.
Колька чуть не зашёлся от хохота.
– Всё! – вновь рубанул Мирон. – Перерыв на полдник!
Колька быстрыми отработанными движениями вымел на стол всю имеющуюся закуску, стаканы и даже гнутые алюминиевые вилки, в незапамятные времена перекочевавшие в котельную из соседней шашлычной. Мирон слегка его подколол:
– Эх, Колёк, а метал бы ты так уголёк!
Колька опять хохотнул, выловил из трёхлитровой банки с мутным рассолом солёный огурец и начал проворно нарезать крупными, не очень ровными дольками.
В пять минут стол был накрыт. Кондратий безошибочно налил каждому по сотке – один в один. Потом взял кусочек хлеба, положил на него круглую дырявую дольку солёного огурца и замер. Мирон и Колька тоже подняли свои стаканы, молча поглядывая на полупрозрачную жидкость. Каждый думал о своём и вспоминал Володьку. По давно сложившемуся местному этикету было положено: кто наливает – тот и говорит. Ждали. Пауза уже тянула на минуту молчания. Тогда Мирон решил взять инициативу на себя.
– Пусть земля ему будет пухом! – сказал он и, вздохнув, опрокинул содержимое стакана.
– Все там будем! – в тон ему дополнил Колька и сделал то же самое.
– Там нас ждут… – глубокомысленно произнёс Кондратий.
Колька, ещё не прожевав закинутый в рот вслед за „голубем мира“ солёный огурец, удивлённо произнёс:
– Не по-о-нял, это кто же нас тама ждёт?
– Наши, – ответил Кондратий и внимательно посмотрел на Мирона. Тот молчал, осмысливая сказанное. Тогда Кондратий продолжил: – Ну те, кто туда раньше пришли. Ведь если они отсюда ушли, значит, туда пришли. Верно я говорю, Колян?
Колька, как и Мирон, был воспитан в духе советской материалистической идеологии и в загробные дела не верил.
– Не знаю, – промямлил он, но тема его всё же заинтересовала. – А где тогда сейчас наш Володька?
– Аккурат у ворот чистилища. Он хоть и сам себя убил, но ведь не нарочно же, просто ошибочка вышла. Пройдёт чистилище и прямиком в рай.
– Погоди-ка, погоди, – вмешался в разговор молча слушавший всю эту трепотню Мирон. – Не нарочно? А не ты ли его научил стеклоочиститель пить?
– Ну я, – Кондратий чуть заёрзал по скамье, будто что-то ему мешало. – Так я ж его пью, и ничего. Я Володьке чётко объяснил: на пузырь одна таблетка аспирина и две норсульфазола, взболтать и подождать; когда диффузионные процессы закончатся, тогда и принимать.
– Какие-какие процессы? – переспросил Колька.
– Диффузионные. Это когда все пузырьки отойдут. А Володька, видно, поторопился или таблетки перепутал.
– А можно мне рецептик записать? – Колька вынул из верхнего ящика стола дежурный журнал.
– Я тебе запишу! – цыкнул на него Мирон. – Я тебе так запишу, что мама родная не узнает!
Нарастающее напряжение снял Термометр. Он запрыгнул на скамейку, где сидел Кондратий, и, упёршись передними лапами в край стола, всем своим видом показал, что готов разобраться с нехитрым и почти нетронутым закусоном.
– Ну что, Бегемот, поприжился тут? – Кондратий погладил кота по голове, нацепил на вилку кусок колбасы и поднёс к его морде. Кот, аккуратно помогая себе лапой, определил серо-розовый полукруг в то место, где ему надлежало быть.
– Какой он бегемот? – хохотнул Колька. – Он скорее крокодил. Бегемоты – они ведь траву едят, а этому всё колбасу да мясо подавай.
Колька был доволен, что ему удалось блеснуть своими познаниями, ведь у него по зоологии, в отличие от литературы, была твёрдая „тройка“, а ещё он никогда не пропускал свою любимую телепередачу „В мире животных“.
Молча допили оставшееся.
– Ну, всё! – сказал Мирон, которого тяготило общество Кондратия. – Помянули и хватит, работать надо.
Но гость ловко подхватил пустую бутылку со стола, и тут же, как по мановению волшебной палочки, на столе оказалась полная.
– Это на вторую ногу, пусть Володька там не спотыкается.
Колька, видя сомнения старшего по смене насчёт продолжения, решил притушить эти сомнения разговором на заинтересовавшую его тему потусторонней жизни.
– Слышь, Кондратий, а чистилище – это вроде нашей бани, что ли?
– Да есть что-то схожее, – Кондратий налил ещё по полстакана. – Безгрешных людей не бывает. Только к одним грехи как бы снаружи налипают, а другие насквозь ими пропитаны. Там и распознают, у кого, значит, как. Светлые-то души отмываются, а тёмные – их ничем не отмоешь. Потом, Колян, сам всё узнаешь, а сейчас живи и радуйся. Пока молодой, баб не пропускай да водки наливай – эти грехи отмоются.
Снова наступило молчание. Кондратий поднял стакан:
– Ну, вздрогнули!
Все выпили, и „голубь мира“ полетел с благой вестью в закутки их тел и душ. Термометр дожёвывал очередной кусок колбасы. Глаза его сегодня горели неестественно ярко, и казалось, что он внимательно прислушивается к разговору. У Мирона и так весь день было какое-то нехорошее предчувствие, а сейчас тревога стала нарастать ещё больше. „Пойду-ка проверю паровой, – подумал он, но ноги его словно окаменели. – Неужели так повело? Это с двух-то стаканов?“
– Колька, – сказал он, – сходи-ка проверь подпитку. Сейчас Петька Морозов и Ванька Угрюмов мыться придут, так приоткрой, чтоб им горячей воды на все принчиндалы хватило.
– Я это мигом! – гоготнув, ответил напарник и не совсем уверенным шагом направился в дальний угол котельной.

Мирон перевёл взгляд на Кондратия – ну не нравился ему этот мужик, хоть убей! Эти серые ногти на руках, грязноватые волосы, шляпа, которую он никогда не снимал. Интересно, почему у него шляпа не спадает даже тогда, когда он наклоняется? И чего он так странно ёрзает, когда садится? Мирон ещё внимательней посмотрел на Кондратия. В голове вереницей крутились вопросы, но задавать он их не решался.
– Ну что, – сказал гость, – давай говори, что спросить-то хочешь. Я же вижу, что хочешь, только стесняешься.
Мирон пытался сконцентрироваться и подобрать нужные слова, но вдруг выпалил:
– Ты зачем здесь?
– За тобой.
– К-к-ак это за мной? – Мирон даже чуть заикнулся.
– На работу хочу нанять.
– Куда это на работу?
– Туда, – Кондратий показал куда-то себе под ноги.
Мирон хоть и подозревал что-то неладное, но не до такой же степени. По большому счёту, ни в Бога ни в чёрта он не верил. „Дурит Кондратий! – мелькнуло в голове. – А если нет?“ Мирон был в растерянности. Лучшая оборона – нападение, это он знал с детства. И тут ему припомнился гоголевский „Вий“:
– А как я тебя сейчас перекрещу?
– А ты попробуй, – засмеялся Кондратий.
Мирон вновь попытался приподняться из-за стола. Ноги совершенно не слушались, однако голова была достаточно ясной. С большим трудом он всё же привстал и изобразил некое подобие креста:
– Сгинь, нечистая сила!
Термометр взъерошился, выгнул спину и зашипел на Мирона. Кондратий вновь засмеялся:
– Ну вот, смотри, как кота напугал. Ты что же, думаешь, что я от твоих пассажей хвост прижму и убегу? Сейчас! Во-первых, ты, Мирон, некрещёный. Батя-то у тебя, почитай, двадцать лет на стекольном заводе профсоюзом заведовал, коммунистом был. И ведь как мать с бабкой его ни уговаривали тебя окрестить, он ни в какую – запретил под страхом развода. А священнику двустволкой грозил, если он тайком тебя окрестит. И имя-то тебе батя сам выбирал. Тебя ведь бабка хотела Михаилом назвать в честь архангела, а он всё одно: Мироном будет, мол, сокращённо – Мировое Освобождение Народов. Ну а во-вторых, крест силу имеет только от истинно верующих, а в тебе, Мирон, истинной веры нет. Впрочем, это хорошо и для меня и для тебя.
У Мирона голова шла кругом. Откуда Кондратий мог знать про него такие подробности? Мать об этом всю жизнь молчала, только перед смертью ему эту историю поведала. Пятнадцать лет прошло как померла, он уже и сам эту историю вспоминать перестал.
Кондратий снова плеснул в стаканы:
– Ну вот, ты и матушку вспомнил, давай заодно и её помянем. Кстати, у нас там свидания с родными нормальное явление, как поощрение за хорошую работу.
Мирон уже плохо соображал. „Нет, что несёт пустобрёх? Ещё и улыбается ехидненько! Так бы и затряхнул эту сволочь да вышвырнул из котельной!“ Он досадовал и на себя, на свою временную слабость, но ничего не мог сделать – руки и ноги словно свинцом налиты.
Он снова взглянул на Кондратия, и на мгновение их взгляды встретились… Холодок пробежал по спине у Мирона. И тут вдруг у него наступило какое-то безразличие к происходящему: „Да пусть себе брешет, видно, тоже повело родимого. А я, как пацан, всю эту брехню всерьёз принимаю“.
Мирон опорожнил стакан и произнёс благодушным тоном:
– Валяй, рассказывай, какие у вас там условия и прочее, а я потом подумаю.
– Хорошо, я вкратце. Понимаешь, когда Землю сотворили, то внутри печечку для подогрева поставили. Ваши-то по недомыслию её пеклом называют, а это механизм. Там, конечно, вручную никто не работает, всё на автоматике, точнее, как сделали, так и идёт всё на самотёке. А тут ещё проблема с топливом появилась, печечка сдавать начала. Ты про ледниковый период слышал?
Мирон кивнул, помнил что-то со школьных лет.
– Тогда решили новый вид энергии попробовать – психотропная называется. Она в людях вырабатывается, на эмоциях и всяческих переживаниях замешана. Кстати, экологически абсолютно чистая. Проблема в одном: в людях она намешана, переплетена, и её разделять надобно. Простейший пример электричество – плюс и минус. Ну а здесь на светлую и тёмную делить приходится. Сам-то себе светлую, понимаешь, забирает. У Него забота одна: Он всё чёрные дыры по своему космосу латает. А нам тёмную на поддержку пекла оставляет, ещё и задачу разделения на нас повесил. Но всё оборудование совершенно несовременное поставил. Работает на пару, газах и природном магнетизме, прошлый световой век, сам понимаешь. Одно хорошо: проверками не изводит и в наши дела не лезет. Но персонал, говорит, сами подбирайте, воспитывайте и обучайте. Вот мы и мучаемся. Хотя, конечно, не так, как ваши попы обрисовывают.
Кондратий тяжело вздохнул, поскрёб подбородок, поправил шляпу, поёрзал и, осмотрев своё пальто и пузырящиеся брюки, как-то по-простому, по-приятельски пожаловался:
– Надоел мне этот прикид, скорее бы скинуть всю эту хлобутень.
Он провёл ладонью по спине кота. Мирон удивился: Термометр никогда чужих не жаловал, но сейчас, положив голову на колени Кондратия, довольно замурлыкал.
Гость вернулся к существу дела:
– Пока поначалу всё более-менее фурычило, кое-кто из нашего среднего звена расслабился. Например, мой предшественник по работе с персоналом в средние века напортачил, набрал штат из инквизиторов и палачей. Им бы только допросы с пристрастием друг дружке учинять, а не технику изучать. Вот и пошло-поехало: то газы прорвутся, то гейзеры из графика выбьются, а то гидроудары по всей системе. Заметил, как у вас землетрясений прибавилось? Да что там говорить, климат на Земле постоянно теплеет от этих протечек, утечек и прочей ерундистики. Короче, вся надежда на новые кадры. Вроде тебя.
– Ну ты и брешешь, Кондратий, – Мирон сплюнул на пол и закурил. Гость не прореагировав на это заявление, вновь плеснул в стаканы и, не дожидаясь собеседника, выпил.
– Ты думай, думай, времени у тебя осталось минут десять, не более.
Смысл этих слов дошёл до Мирона с последним глотком. Поперхнувшись, он пролепетал:
– Как десять минут?
– Да ты не дрейфь. Это я тебя, так сказать, со своими проблемами нечаянно познакомил. А так у нас условия будьте-нате: бары, кинозалы, бассейны с минеральной водой, сауны и прочие достижения цивилизации. Там ведь не как здесь, у нас кое-чего из прошлого сохранилось, что вы давным-давно забыли. А предки наши, римляне особо по части удовольствий большие выдумщики были. Да и снабжение у нас, как в ваших закрытых городках атомщиков, даже лучше.
Кондратий повертел на вилке последний кусок сероватой колбасы и продолжил:
– От такой дряни быстро отвыкнешь. А захочешь молодость вспомнить – что ж, доставим и ржавую селёдку, и плавленый сырок, и бычки в томате.
Термометр, улучив момент, быстренько смахнул с вилки закусон и, ничуть не боясь, что у него отберут, спокойно стал с ним разбираться на коленях Кондратия. Гость ласково потрепал кота по загривку, как бы одобряя его наглость, продолжил:
– Пройдёшь девятимесячное обучение – получишь контракт на двести лет. Всё будет нормально – ещё на двести, опять нормально – ещё. У нас один тевтонец уже четвёртый срок тянет, он ещё по молодости с Александром Невским воевал. Правда, после того как Гитлер войну проиграл, сдавать начал. Он на фюрера большую ставку делал, может, только этой надеждой и жил. Теперь пить начал, никак не остановить. А он у меня паросиловым хозяйством заведует. Замену ему ищу. Вот ты, Мирон, на это место потянешь. У тебя котлы уже по три срока отработали, и ничего, ни одной аварии. Правда, Бегемот? Ты же уже присмотрелся?
Кот замурлыкал, как бы отвечая на вопрос, и стал тереться о рукав Кондратия.
– Нет, ты мне скажи, что тебя здесь держит? Работа? Семья?
Мирон и вправду задумался. Работа? Да осточертела эта совковая система – пашешь, пашешь, а получаешь гроши, и никаких тебе баров, бассейнов… Семья? Да он на свою Вальку уже лет пять смотреть не может, не то что там… Всех и удовольствий-то – щи классно варит, да ещё, когда он на неё цыкнет, то пятёрочку на бутылку из заначки достанет. А своих сыновей-шалопаев, как только им по восемнадцать стукнуло, он из дома выгнал на вольные хлеба, не кормить же их до пенсии.
– Ты насчёт щей не сомневайся, – как ни в чём не бывало продолжил Кондратий. – Каждый день не обещаю, а на какой там праздник – день рождения, например, – прямо с плиты тебе Валькины щи будут. У нас практиканты шустрые, им это раз плюнуть. Такие фокусы выделывают! Они моментом содержимое домашней кастрюли на столовские щи меняют, а потом от смеха падают, когда едоки в этой баланде мясо пытаются выловить.
Гость ехидно хихикнул и взглянул на часы.
„Мысли, что ли, читает?“ – подумал Мирон.
– Ты фонтаны любишь? – неожиданно сменил тему Кондратий. Мирон, не вписавшись в такой поворот, промямлил:
– А чё их любить-то, они ж не бабы.
– И то верно. А в городе сейчас фонтан открывают, – как-то задумчиво произнёс Кондратий и немного помолчал. – Ты что же думаешь, я каждого вот так, как тебя, уговариваю? Это, считай, элемент демократии. У вас скоро перестройка грянет, а у нас она уже вовсю идёт. Хотелось бы с тобой по-хорошему договориться. Специалистов мелкого пошиба я набираю просто: хлоп – сердечко остановишь, и готов новобранчик. Как это у вас там называют?
– Кондрашка взяла… Так это ты, что ли?
– Ну, не обязательно я, хотя в принципе всё верно. А Кондратий у нас не имя, это должность. Кадровик по-вашему.

Термометр вдруг забеспокоился и выгнул взъерошенную спину. Прямиком пробежав по столу, он запрыгнул на подоконник и неестественно громко мяукнул. Глухой удар послышался из дальнего угла котельной, затем ещё, ещё…
– Всё! – произнёс Кондратий. – Время вышло.
– Это же паровой! – Мирон попытался встать. – Там что-то случилось!
– Фонтан заработал – вся вода на него пошла. Вот так, дружище, не видать тебе премиальных, а то и вообще с работы вылетишь.
– Котёл же может рвануть!
– Да, – заулыбался Кондратий, – сейчас будет весело. Слышь, а в бане-то уже ни холодной ни горячей воды. Разгар помывки, все в мыле, все орут: „Давай воду!“ И глазки-то мыло ест, хоть пивом ополаскивайся. А пока банщики побежали начальству звонить, Васька Щегол под шумок в раздевалке карманы обшаривает. Эту комедию посмотреть надо, тут-то уже ничего интересного. Ну всё, Мирон, я думаю, мы с тобой договорились.
У Мирона перед глазами встала нарисованная Кондратием картина. Он как будто воочию увидел своих корешей Петьку Морозова и Ваньку Угрюмова в смешном и неприглядном виде.
– Договорились, говоришь?! Договорились?! Да я тебя сейчас в порошок сотру! – Мирон весь напрягся, с неимоверным трудом оторвался от стула и неуверенным шагом двинулся на Кондратия, выставив вперёд руки и пытаясь схватить его за горло.
– Убью гада! – не то выкрикнул, не то прохрипел Мирон. И в этот момент он ощутил страшной силы удар, словно разряд молнии пронзил его тело… Больше он ничего не помнил.

Сознание возвращалось медленно. Сначала появилось светлое пятно, которое постепенно превратилось в тусклую закопчённую лампочку под самым потолком. В горле комом стоял запах серы. Издалека доносились топот, шипение и матюги.
„Чего это там черти делают? – подумал Мирон. – Хуже, чем в нашей котельной. Тоже мне, бары и бассейны, всю жизнь накалывают“. Вдруг перед самым его носом возникло лицо Кольки Щербатого. „Ещё и этот здесь – ну полный атас!“
– Как ты, старшой? Ничего ты себя разукрасил! Встать сможешь? Сходи-ка умойся, сейчас начальство подвалит, а я пока пустые бутылки спрячу.
Голоса и шипение стали тише. Мирон с трудом поднялся с пола и прошёл сквозь задымлённое помещение в душевую. В зеркало было страшно смотреть. Потом его на „скорой“ отправили в больницу. Дежурный врач промыл раны и ссадины и установил сразу три диагноза: сильный ушиб, лёгкое сотрясение мозга и средняя степень опьянения.

Обо всём остальном в подробностях Мирон узнал позже. События, имевшие прямую связь с происходящим в котельной, развивались совсем рядом и в то же самое время. Экскаваторщик местного управления механизации Серёга по кличке Нос возвращался с объекта на базу. Он всегда своим длинным носом халтурки чувствовал за версту. Сегодня нос у Серёги чесался с самого обеда, и потому он завернул в частный сектор. Здесь-то он и был перехвачен бабкой-огородницей, работавшей в паре с баб-Маней по созданию полного „рабочего набора“. Это её огурцы шли в тот день на закуску наших героев.
От литровки „голубя мира“ Серёга сразу отказался, но за два червонца подрядился вырыть на бабкином участке небольшой прудок. О том, что бабуля прихватила к своему огородику приличный кусок городской территории, Нос ни сном ни духом не ведал. Тем более он и подумать не мог, что там может проходить труба магистрального водопровода.
Когда экскаватор зацепил что-то на глубине, Серёга сразу перестал давить на рычаг, собираясь осторожно вынуть ковш из земли. Но тут какая-то неведомая сила повела его руку. Сам того не ожидая, он вдруг даванул на рычаг так, что его „Беларусь“ встал на дыбы. Из земли рванул водяной фонтан и в считанные минуты заполнил почти готовый водоём. Забыв про гонорар, Серёга тут же дал дёру, оставив бабку на берегу рукотворного моря, доставшегося ей даром.
Впоследствии Нос был всё-таки вычислен, наказан рублём, снят с очереди на квартиру и на год лишён прав. Короче, он получил по полной от своего начальства, которому тоже досталось сполна от вышестоящего, а тому в свою очередь – от вышесидящего.
Колька рассказал, как он проверил подпитку на котле, и тут его вдруг так разморило, что, присев в старое кресло в дальнем углу котельной, он мгновенно заснул. Проснулся Колька, когда трубы уже колотились нервной дрожью, а котлы гремели и дёргались. В дверь стучали. Он впустил сменщиков, и они все вместе вёдрами из пожарной бочки стали тушить котлы. Половина колосников была загублена, но котлы удалось спасти, кроме, конечно, парового, которому теперь требовался капитальный ремонт. Куда делся Кондратий, Колька понятия не имел. Куда-то исчез и Термометр.
В понедельник вечером состоялось общее собрание коллектива объединённых котельных, на котором главными вопросами были безаварийная работа и трудовая дисциплина. Показательным примером была авария на котельной банно-прачечного комбината, случившаяся в пятницу, 13 октября. Мирона вызвали на трибуну. Промычав что-то невразумительное, он был припёрт к стенке конкретным вопросом:
– Как же это всё произошло?
– Да чёрт попутал! – чётко и вполне вразумительно заявил Мирон и, махнув рукой, вышёл из зала.

Несколько дней Мирон ни с кем не разговаривал, отмалчивался или односложно отвечал на вопросы. Его терзали сомнения. Наконец он решил поделиться с друзьями. Встреча была назначена, как говорится, в том же месте в тот же час – в ближайшей от котельной пивной. Когда Мирон вошёл в „стекляшку“, Петька Морозов и Ванька Угрюмов уже были там.
– Ну и рожа у тебя, Шарапов! – подражая герою известного телесериала, подколол приятеля Петька.
– Да. С тебя картину можно писать – „В застенках гестапо“, – поддержал дружка Ванёк и подвинул Мирону кружку пива.
Мирон действительно выглядел неважнецки, видимо, падал с ускорением. Кроме угла скамьи, задетого по ходу, он ещё пробороздил по бетонному полу.
– Посадка была аварийная, на „брюхо“, – попытался отшутиться Мирон. Он всё ещё не решался начать свои откровения.
Пётр достал бутылку „Экстры“ и, взглянув на плакат „Приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещено!“, с грустью в голосе расшифровал название водки:
– Эх, как стало трудно русскому алкоголику!
Окинув взглядом помещение и не заметив ничего подозрительного, он плеснул в пустые кружки.
Разговор вновь повернул к той злосчастной пятнице. Мужики рассказали о переполохе, случившемся в бане. Они-то успели вымыться, а вот те, кто только намылились… Суматоха, конечно, была, у двоих или троих часы и деньги пропали – кто-то пошустрил. После бани в котельную заглянули, но Мирона уже увезли, а Колька был сильно „загазован“ и толком рассказать ничего не смог. Ну они, значит, взяли портвейна, раздавили и по домам.
Мирон вспомнил слова Кондратия о Ваське Щегле и принял решение. Заказав всем по очередной кружке пива, он поведал приятелям свою жуткую историю. Рассказчик из Мирона был никудышный, он часто сбивался и перескакивал с одного на другое, от волнения ему не хватало слов. И как ни пытался он сделать свой рассказ убедительным, у него это не получилось. Да он и сам это чувствовал, видя недоверчивые и насмешливые взгляды приятелей.
– Не знаю, что теперь и делать, – завершил свой рассказ Мирон. – До сих пор как вспомню, так вздрогну, по улице иду и оглядываюсь.
Мужики немного помолчали, обдумывая, чем можно помочь приятелю в данной ситуации.
– Знаешь, – Ванёк поскрёб затылок, – больно уж у тебя чёрт на чёрта не похож. Мне мужики сколько про них рассказывали, так те черти больше по стенкам или по потолку скачут. Ещё бывает, рожи корчат, но в разговоры никогда не вступают, они ж тупые. А ещё и трусливые. На них, говорят, только цыкни или табуреткой в них запусти – сразу исчезают. А чтобы там драться – никогда!
Ванька отхлебнул из кружки, ещё раз глянул на следы происшествия на лице Мирона и спросил:
– А ты думаешь, это он тебе засандалил?
Мирон кивнул.
– Я вот что думаю, – вступил в разговор Пётр, – тебе, Мирон, сейчас подзавязать надо с этим делом. Врачи-то, поди, рекомендовали?
– Да, сказали, чтоб воздержался, сотрясение всё же.
– Во-во, и это… если они какие там лекарства прописали, то ты их принимай по полной программе и от уколов не отказывайся. Здоровье в наше время – самое главное, – обстоятельно заключил Пётр.
Мирон был уже не рад, что поделился с друзьями своими переживаниями. Он понял, чем это может обернуться. Если история получит огласку, ему мало не покажется. И подкалывать будут, и посмеиваться, и пальцем у виска покручивать за спиной. Чего доброго, и прозвище какое приклеят – типа Преисподняя или Чистилище, у них это не заржавеет. Провернув в голове такое развитие сюжета, Мирон сделал над собой усилие, выдавил улыбку и бодрым голосом произнёс:
– Да пошутил я, а вы и уши развесили.
Мужики опешили. И тут Ванёк ткнул Мирона в бок:
– Ну ты, даёшь! А я ведь чуть не поверил. Нет, я же Кондратия видел – какой он там чёрт, так, бич обычный. Это он тебе просто слегка мозги запудрил, говорят, раньше он в институте ядерной физики инженером работал.
По-видимому, такой поворот дела вполне устроил и Петра. А то он уж начал подумывать, что им с Ванькой придется нового компаньона искать в связи с резким ухудшением здоровья одного из членов тройственного союза. Пётр тоже перешёл на шутливый тон:
– Погоди, Мирон, мы этого Кондратия ещё отловим, мы с него шляпу-то снимем, посмотрим, как у него там рожки растут.
– Да и штаны тоже, – подхватил Ванёк. – Посмотрим, как у него там хвостик поживает. – И сам же от своей шутки захохотал.
Настроение у Мирона улучшилось. Это же ради них, ради вот такого общения он не принял предложение Кондратия. Плевал он на эту обещанную долгую, райскую… тьфу ты, адскую жизнь. Обещания лучшей жизни он и здесь может послушать, каждый день – хоть по радио, хоть по телеку. Правильно он сделал, что послал Кондратия к чёрту. Мирон тоже засмеялся: нет, ну и расклад – чёрта послал к чёрту.
– А я уж испугался, – Пётр вновь достал бутылку, – давайте, мужики, за дружбу!
– И за баб! – вставил Ванёк и под удивлёнными взглядами друзей тут же уточнил: – За хороших баб.
Дальше всё продолжалось уже по накатке: рассуждали с обычным юморком о жизни, о политике, о женщинах и, в свете недавних событий, о нечистой силе. Над Мироном подшучивали, он не обижался. Не обиделся и на последний Ванькин подкол при расставании:
– Слышь, Мирон, а отметина-то у тебя на лице и впрямь форму копыта напоминает.
Мирон шёл домой, успокоенный тем, что наконец смог высказаться, поделиться пережитым. Пусть он остался непонятым, но в душе наступило умиротворение. Мирон даже пытался убедить себя, что и впрямь ему что-то привиделось и всю эту дурацкую историю он выдумал.

Нервозность и боязливость постепенно покинули Мирона. Теперь он сам решил найти Кондратия, чтобы поставить все точки над „и“. Но оказалось, что Кондратия с того самого дня больше никто не встречал. Один из привокзальных бомжей рассказал Мирону, что в пятницу, только не помнит в какую, он видел, как Кондратий садился в электричку на Питер, и за пазухой у него был вроде бы чёрный кот. Термометр тоже как сквозь землю провалился, хотя кто-то упоминал о похожем на Терентия чёрном коте, сбитом машиной.
Мирон после того случая изменился. Нет, своих друзей он не бросил, но выпивать стал реже, больше времени и внимания стал уделять жене, а младшего сына вернул домой.
– Нечего ему по общагам и заугольям болтаться, – сказал он Валентине, – ещё к какой дряни приучится или нечисть какая прицепится.
Валентина молчала, но была рада переменам. Мирон же делал всё это полуосознанно. Он вспомнил, как его бабка когда-то говорила, что нечистая сила цепляется к людям одиноким и нелюдимым. Возвращаясь в памяти к злополучному дню и воссоздавая его события до мельчайших подробностей, Мирон заключал свои размышления всегда одним и тем же: „Ну не мог я такого придумать! Не мог!“
Всё произошедшее с ним в ту злосчастную пятницу так и осталось для Мирона главной загадкой в его жизни.