«ДО ВОСКРЕСЕНЬЯ ДОРАСТУ»

«ДО ВОСКРЕСЕНЬЯ ДОРАСТУ»
(К 120 летию со дня рождения Б.Пастернака)

Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку.
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку…

Что же случилось в этом таком интересном и страшном двадцатом веке с великим поэтом? Он прожил жизнь и перешел, можно сказать, поле.
Предвидел:

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе,
Жизнь прожить – не поле перейти.

К 100-летию Б.Пастернака в 1990 году секретариат Союза писателей СССР отменил постановление президиума правления СП СССР 1958 года об исключении Пастернака из членов СП СССР.
Прошло 32 года.
Непонимаемый, гонимый, называемый «внутренним эмигрантом» и поэтом элиты, Борис Пастернак возвращался как большой писатель, оставивший потомкам урок своей жизни и выстраданный завет: «Так жить, чтобы в конце концов привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов».
Это было 20 лет назад. 100-летие Бориса Пастернака в Москве назвали веком Пастернака, и я организовала экспедицию студенческих корреспондентов газеты « Молодой учитель» на это торжество. Потом, по возвращении в Челябинск, мы выпустили номер газеты, посвященный веку Пастернака, и газета попала в Юнеско. Я привезла в Израиль свидетельства тех дней.

И вся земля была его наследством

9 февраля 1990 года.
Большой театр. Конечно, у входа у нас спрашивали лишний билет. Народу было очень много. Шли по велению сердца. Так хотелось думать и верить.
В эти дни Андрей Вознесенский написал: «Поэт стал для миллионов символом духовной неподкупности, символом русской интеллигенции. Пастернаковская комиссия сочла неуместным праздновать его юбилей в Колонном зале, где, как известно, проходили сталинские процессы, письмо в поддержку которых поэт отказался подписать в 1937 году, рискуя свободой, а то и жизнью».
Свеча горела. Ее зажег Андрей Вознесенский и сказал: «Интеллигенция всех стран, соединяйтесь вокруг свечи Бориса Пастернака».
Звон колокольный. Николай Губенко читает «Гамлета».
И еще стихи - в исполнении Иннокентия Смоктуновского, Аллы Демидовой, Леонида Филатова.
Что это было? Колокольно-визуально-балетное действо. Режиссер Сергей Соловьев, художник Валерий Левенталь. Танцевала Наталья Бессмертнова, играл Владимир Крайнев, пели солист Государственного Академического Большого театра СССР Зураб Соткилава и хор мальчиков Московского хорового училища им.А.Свешникова.
Фотографии на экране и голос Поэта. В зале деятели мировой культуры: Артур Миллер, Уильям Стайрон, Уильям Джей Смит, Адам Михник, Наум Коржавин, Ефим Эткинд, Инге Фельтринелли (это она привезла тогда неизвестную в Советском Союзе переписку поэта с издательством в те страшные для Пастернака годы, когда в Италии издавали роман «Доктор Живаго»).
Как же хорошо пахло свечами! Спустя полтора часа их затушили. В этот день было лунное затмение. Начиналось столетие со дня рождения поэта.
Через два дня в Центральном доме литераторов открылись Международные Пастернаковские чтения. Сын поэта Е. Б.Пастернак принял премию Шота Руставели, присужденную Грузией, и уникальный портрет Б.Пастернака кисти художника Зураба Церетели.

И дышит почва и судьба.

Для нас Пастернак в Москве начался с выставки в музее Изобразительных искусств им. Пушкина, посвященной юбилею поэта (впервые за сто лет). Жизнь в фотографиях, стихах, музыке, письмах, строках газетных обвинений…
Любовь. Стихи. Жизнь.
Только несколько метров отделяют любовь от потока ненависти. И не защититься, не закрыть лицо руками… Газеты – публичный смертный приговор только за то, что он написал замечательный роман, который знаменитые и маститые писатели Советского Союза отвергли.
«В своем замечательном романе Пастернак описал острейшую драму истории. Его доктор Живаго –маленький человек, который не борется против своей судьбы. Его единственный протест-протест против зла… Не представляет ли он собой все человечество на изломе истории?
Пастернак –последний поэт –провел своего героя по аду истории, доведя его до рая - это слова члена Шведской Академии А.Гунара.

Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

И вот 10 февраля 1990 года в Переделкино литераторы, собравшиеся здесь со всего мира, открывали дом-музей Пастернака.
Этот дом стоял каштановым кораблем, может быть, готовым тронуться в дальний путь. А мы толпою на берегу вглядывались в окна. Свершилось. 20 лет мир трепетал за судьбу этого святого места. 20 лет между «быть» и «не быть» качался этот дом. Теперь здесь музей.
«Если бы нацизм протянул сюда руки, то человек, который здесь творил, тоже был бы мертв. Его убили бы дважды: как русского интеллигента и как еврея. Пусть же этот дом станет памятником человеку, который спокойно стоял среди вселенной и смотрел вперед», - сказал Артур Миллер.
Сюда протянул руки не нацизм, а цинизм советской власти, и поэта распяли за то, что великий и еврей.
Я пришла в этот дом в 2008 году. Все сохранилось так же, как будто Борис Леонидович вышел погулять или вскопать грядки.
Кабинет. Книги. Настольная лампа. Кровать, на которой умирал. И тишина. И чаша, которую не пронести…

Чтоб тайная струя страданья
согрела холод бытия.

Пастернаковский праздник пришел  в то время, когда еще были живы те, кто общался с поэтом, видел его, беседовал, получал от него письма, те, кого любил он и кем дорожил.
Жизнь Бориса Пастернака – это пример того, что у человека всегда есть возможность возвыситься над несчастьем вместо того, чтобы от него бежать. Но как выжить после криков: «Иуда! Убирайся вон!» После всех оскорблений, после голосования, которое «как поленом по лицу», написать: « Верю я, придет пора , силу подлости и злобы одолеет дух добра» - и не дождаться этого при жизни.
   Остался дом. И в день открытия музея было много радости. Мы стали свидетелями открытия века Пастернака с его домом, проталинами, деревьями. Было такое ощущение, что здесь собралась большая семья. И разбили бутылку шампанского: дом – корабль, а значит – счастливого плаванья. За эти прошедшие двадцать лет плаванье было не очень счастливым, как мы знаем, но Слава Богу, что музей открыт и в него пускают. И звучат стихи – ранние, поздние, написанные в зрелые годы… «Для меня, - писала студенческий корреспондент Елена Корнильцева в своем репортаже «Длился дольше века» в газете «Молодой учитель», посвященной 100-летию Б.Пастернака, – его стихи всегда наполнены влагой, свежестью, миром, каждый раз обновленным и промытым. Темп, ритм, музыка стихов создают впечатление журчащего ручья».
Для нас праздник тогда в феврале не закончился…
Еще была жива Анастасия Ивановна Цветаева, сестра поэта Марины Цветаевой, и я, приходя к ней, спрашивала, нельзя ли купить у кого-нибудь то, что издавалось «за кордоном», в самиздате. Анастасия Ивановна давала адрес, и я везла в Челябинск уникальные материалы, чтобы все это прочитать моим студенческим корреспондентам, учившимся в Челябинском педагогическом институте и работавшим в газете «Молодой учитель». Так родилась тема «Марина Цветаева и Борис Пастернак».
Они остались навсегда совместны и в эпистолярном наследии, и даже во время невстречи, к которой очень рвались. Остались стихи.

Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем…
Не суждено, чтобы равный – с равным…
Так разминовываемся –мы.

**********************************************
Не чернокнижница! В белой книге
Далей донских навострила взгляд!
Где бы ты ни был – тебя настигну,
Выстрадаю – и верну назад…

Эпистолярный роман длился более десяти лет. Он послал ей сборник стихов «Сестра – моя жизнь», и она откликнулась восхищенной статьей «Световой ливень», а затем – «Эпос и лирика современной России», «Поэты с историей и поэты без истории». И в августовском письме 1927 года: «У тебя, Борис, есть идеи и идеалы. В этом краю я не князь»…
В одном из писем к своему чешскому другу журналистке Анне Антоновне Тесковой Марина Цветаева писала: «…Борис на счастливую любовь не способен. Для него любить – значит мучиться. Летом 1926 года, прочтя где-то «Поэму Конца», Борис безумно рванулся ко мне, хотел приехать – я отвела, не хотела всеобщей катастрофы. (Годы жила мечтой, что увижусь). Теперь – пусто. Мне не к кому в Россию. Жена, сын – чту, но новая любовь – отстраняюсь. Поймите меня правильно, дорогая Анна Антоновна: не ревность. Но – раз без меня обошлись! У меня к Борису было такое чувство, что: буду умирать – его позову. Потому что чувствовала его, несмотря на семью, совершенно одиноким: моим. Теперь мое место замещено: только женщина ведь может предпочесть брата – любви! Для мужчины в те часы, когда любит, – любовь – все. Борис любит ту совершенно так же, как в 1926 году - заочно- меня. Я Борису написала: «Если бы это случилось пять лет назад… - но у меня своя пятилетка!» Острой боли не чувствую. Пустота».

Когда я с честью пронесу
Несчастий бремя…

Через много- много лет, живя в эвакуации в Чистополе, Борис Леонидович, встречаясь с А.Гладковым и идя с ним к Каме, скажет, что вмерзшие в Каму баржи напоминают ему Марину Цветаеву, которая перед отъездом из Чистополя кому-то сказала, что она предпочла бы вмерзнуть в Чистополе в лед Камы, чем уезжать. «Когда–нибудь я напишу о ней, я уже начал…»
И в стихах:

Мне в ненастье мерещится книга
О земле и ее красоте.
Я рисую лесную шишигу
Для тебя на заглавном листе….

Именно в Чистополе Борис Пастернак пытался осмыслить «ход веков» русской истории. Именно здесь он почувствовал свободу. «Я прожил эту зиму живо и с ощущением счастья среди лишений и в средоточии самого дремучего дикарства, благодаря единомыслию, установившемуся между мной и Фединым, Асеевым, а также Леоновым и Треневым».
«Чистополь отвечает Пастернаку любовью и памятью. Он бережно хранит этот дом по улице Володарского 81, в котором жил поэт в годы эвакуации. И вы всегда можете прийти сюда в гости», – так сказала Нина Степановна Харитонова, краевед, чьей заботой и стараниями в Чистополе было установлено около 20 мемориальных досок писателям и поэтам – писательской колонии в годы войны. И я пришла в этот дом.
Деревянная лестница, пальто на вешалке, бурки. Простота и скромность жизни, казалось, были его потребностью, как утверждал писатель А.Гладков.
Все в доме дышит 1941 годом. Пол, половики, окна, стол, лестница, ласточки, нарисованные на стене, чайник, медный котелок, умывальник, у печки сложены дрова, рядом кочерга, пишущая машинка, керосиновая лампа, чернильница, ручка и карандаш.
Здесь, в этой комнате, Пастернак написал: «Жизнь в Чистополе хороша уже тем, что мы здесь ближе, чем в Москве, к природной стихии: нас страшит мороз, радует оттепель, восстанавливаются естественные отношения человека с природой и даже отсутствие удобств… мне лично не кажутся лишением и, я думаю, что говорю это почти от имени поэзии».

Когда я с честью пронесу
Несчастий бремя,
Означится, как свет в лесу ,
Иное время.
И я по множеству примет
Свой дом узнаю:
Вот верх и дверь в мой кабинет,
Вторая с краю…

Мы читали и знаем, что у Пастернака всегда было много поклонников и подражателей, но ученик, утверждает Дмитрий Быков, автор книги «Борис Пастернак», - один. Имя ученика – Андрей Вознесенский. Он научил его главному, что умел, – сохранению дара. И Вознесенский сохранил этот дар до конца своей жизни во всем: в поэзии, в отношении с людьми и властью.
В феврале 1990 года в Москве в ЦДЛ Андрей Вознесенский дал автограф челябинским студентам, и мы его опубликовали в газете.
«Дорогие челябинцы! Пусть этот Ваш вечер будет чистейшим ЧП. Челябинский путь к Пастернаку». И подарил свой плакат «Распятие поэта» - он пролежал в моем архиве 20 лет, и вот теперь я его впервые публикую.
Тогда же, в эти памятные февральские Пастернаковские дни, Римма Казакова подарила свои стихи, посвященные Борису Пастернаку.

Уезжают русские евреи,
Покидают отчий небосвод.
И кому-то видно, душу греет
Апокалиптический исход.
Расстаются невозвратно с нами,
С той землей, где их любовь и пот,
Были – узы, а теперь узлами,
Словно склад, забит аэропорт.
Что сказать, что к этому добавить?
Это чья победа, чья беда?
Что от них нам остается?
Память,
Памятники духа и труда.
Удержать их, не пускать –
Могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А на указателе – к могиле
Пастернака –
Выведено: жид.

Реховот. 2010 год.