Ведущий Арье Юдасин
На изгиб, на излом
Представлять Евгения (Йоэля, реба Еела) Минина публике особо не надо – он и без князя Пожарского в делах литературных на постаменте и впереди с мечом на лихом коне. Председатель иерусалимского отделения Союза писателей Израиля, издатель и редактор, пародист, юморист, поэт и прозаик... И мы в этой рубрике с его творчеством уже знакомились.
Что меня особенно удивляет в поэзии Евгения – её совершенная разноплановость. И по стилистике, и тематическая. Политика, лирика, философия, еврейская историческая сопричастность, ирония, реминисценции, возраст, осмысление стремительных перемен в мире... А порой, словно до неузнаваемости, меняется сам «лирический герой-автор». Возможно, пришло это от ремесла пародиста, которому, как актёру, надо подстраиваться ко всевозможным голосам и ролям. Но при этом внутренний стержень, авторская узнаваемость, собственная интонация – несомненны и узнаваемы. Для меня это (продолжая подхалимаж) - признак самого в поэзии главного: «несделанности», откровенности взгляда. В моём убогом понимании, только и исключительно этой откровенностью и несделанностью отличается поэт от рифмоплёта.
Нет, то есть я вполне понимаю, что «наше всё» российской словестности может быть обладателем «послужного списка» в 700 дам с галочкой, а насчёт самой Анны Петровны Керн высказаться в писе и дневнике на том великом и могучем, который я поостерегусь цитировать... Но в миг поэтического вдохновения это должно быть действительно «чудное мгновенье». Несомненно, тот же Мандельштам на ухабах судьбы окажется автором и «Оды Сталину», и гневно-презрительного «Кремлёвского горца»,- причём, с точки зрения голой стилистики, «Ода» выйдет даже более совершенной (всё-таки, гроссмейстер стиха лепил), но какой из этих виршей – действительно стих? Так вот, оставляя в стороне небожителей, при очевидном театральном и игровом моменте, поэзия Минина – самостийна и неподражательна. Значит, это поэзия.
Евгений Минин
Плуты выходят в плутархи – такая за всё расплата,
давно отменили плети – хотя в них нуждалась плоть.
Плюют на всё олигархи – им даже не нужно блата,
но каждой стране на свете следует грядки полоть.
Рассматриваем рекламы развешанные полотна,
Нынче весь мир – татами, всё идёт вопреки.
И нами заселят вигвамы, друг к другу стоящие плотно,
где плиты лежат плотами исчезнувшей вдруг реки.
МОСКВА
Люди будто бы кильки в томате,
в этом городе, добром и злом,
проверяются, как в сопромате
на изгиб, на разрыв, на излом.
Не надеясь на метаморфозы,
жгут мосты и ломают дрова.
Мы же знаем, как смотрит на слёзы
недоверчивая Москва.
* * *
Печально жить на свете одному –
среди друзей, знакомых и родни.
Кого я подойду и обниму
вдали от суеты и беготни?
Бормочет телевизор за стеной,
промчится помощь скорая, вопя.
Смотрю на небо, словно старый Ной,
уже устав от самого себя.
ТАРАКАНЫ
Когда я мою посуду в два ночи,
(почему в два ночи – необъяснимо),
то тараканы, живущие за чайником,
объединяются с тараканами в голове
в единую стаю.
Их стоит прикармливать,
чтобы в нужный момент прихлопнуть,
как во многих странах оппозицию,
собравшуюся воедино на площади,
и никто никуда не успеет удрать,
но что заполнит пустоту?
СКАЙП
Быстрых слов виртуальная стайка
пересекает планету.
Ты по ту сторону скайпа,
я – по эту.
Сидим напротив, словно
у одного стола.
А расстояние спрессовано
до прозрачности оргстекла…
***
Не для того пишу, чтоб свыше выпросить льготу.
Больше чем есть – не надо, скажем, для космополита.
Но люблю, когда пятница перетекает в субботу,
и навстречу первой звезде в небо взлетает молитва.
Произнеся спасибо, не надо просить о многом –
просто веди беседу, не прибегая к тирадам.
Я говорю с неизвестно где обитающим Б-гом,
это проще, чем говорить с теми, кто вечно рядом.