РУССКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЭХО
Литературные проекты
Т.О. «LYRA» (ШТУТГАРТ)
Проза
Поэзия
Публицистика
Дар с Земли Обетованной
Драматургия
Спасибо Вам, тренер
Литературоведение
КИММЕРИЯ Максимилиана ВОЛОШИНА
Литературная критика
Новости литературы
Конкурсы, творческие вечера, встречи
100-летие со дня рождения Григория Окуня

Литературные анонсы

Опросы

Работает ли система вопросов?
0% нет не работает
100% работает, но плохо
0% хорошо работает
0% затрудняюсь ответит, не голосовал

ГРИГОРИЙ КОЧУР И ЕГО «ИНТИНСКАЯ ТЕТРАДЬ»

Поэзия Марк Каганцов


После великих исторических катастроф ХХ века немецкий философ Адорно заметил, что после Освенцима уже невозможно писать стихи. Недооценил философ возможностей человеческого сопротивления: стихи создавались и в самих лагерях, стихи помогали выстоять, сформировать и отстоять те моральные ценности, служение которым может стать смыслом человеческой жизни.
Григо́рий Порфирьевич Ко́чур (17 ноября 1908, село Феськовка Менского района Черниговской области — 15 декабря 1994, город Ирпень Киевской области) — украинский поэт, переводчик, литературовед, диссидент и правозащитник. Григорий Кочур – лауреат премий М. Рыльского и Т. Шевченко за переводческую деятельность, награждён медалью Научного общества имени М. Грушевского. В Львовском университете открыта переводческая кафедра им. Г. Кочура. В 2008 году в честь 100-летия переводчика выпущены марка и конверт с его портретом. В Ирпене действует дом-музей Григория Кочура. Учреждена переводческая премия его имени.
Кочур родом с Черниговщины. Отец из казаков: "коч" — боевая ладья запорожцев, "кочур" — моряк. Кочур с его заполярным лагерным опытом полушутя переводил свою фамилию от " окоченеть" и " окочуриться".


Читать он умел с трех лет. В журнале "Нива" нашел какой-то перевод. Это его заворожило, как других море или небо. В 1928-ом поступил в КИНО — Киевский институт народного образования, как тогда называли Университет Св. Владимира. Его учителем был Николай Зеров. Кочур скоро вошел в круг блестящих переводчиков — Максим Рыльский, Валерьян Подмогильный, Михаил Драй-Хмара, Николай Бажан.


В КИНО Григорий Порфирьевич встретил будущую жену. Ирина Воронович была дочкой одного из руководителей капеллы "Думка", который впоследствии умер в ссылке. Училась на факультете российской филологии. После университета они оба учительствовали в Тирасполе. В 1933 году у них родился сын Андрей. Потом Кочур преподавал в Винницком пединституте. Как-то удалось пережить время, когда его учителя Зерова и еще многих других уничтожили — "за отрыв украинского языка от русского".
Свою диссертацию о творчестве Поля Верлена не защитил, потому что началась война. Кочуры успели эвакуироваться в Полтаву, когда немцы взяли этот город. Там работал в историческом музее, который немцы при отступлении сожгли. Это так повлияло на Кочура, что, когда пришла Красная армия, попросился добровольцем на фронт. Но СМЕРШ не дремал: Кочура как "пособника оккупантов и украинского буржуазного националиста" арестовали. Жену — тоже. В 1943-ем им дали по 10 лет лагерей в Коми АССР и еще по пять ущемления в правах, но длительное время они, хотя и находились недалеко друг от друга, были разлучены: он был в Инте, она в Абези. Лишь спустя несколько лет им удалось соединиться.


В лагере Григорий Кочур был шахтером, потом нормировщиком на шахте. Там он переводил поэзию — венгров, грузин, латышей — всех, у кого были в лагере книги на родных языках, писал стихи, изучал иностранные языки, привлекал к переводу солагерников и сам учился у них языкам. Некоторые дарил ему книги, которые кто-то из родных передавал за решетку. В частности, одному москвичу прислали томик стихов Эдгара По. Узник был разочарован, потому что надеялся получить какой-то интересный роман, поэтому отдал эту книгу Кочуру. Из нее Кочури перевел «Ворона» на украинский. У него был захалявный блокнот величиной со спичечный коробок, которым он мог воспользоваться в свободную минуту. Григорий Порфирьевич по лагерной привычке, уже вернувшись из ссылки, все равно писал «на коленке», а не за столом. Достаточно много сделанного пропало и восстанавливалось позже из памяти.
Круг друзей Кочура в ссылке состоял из интересных и талантливых людей. Дмитрий Паламарчук, дружба с которым продлилась и после освобождения на долгие годы, другие репрессированные украинские поэты и писатели: Николай Василенко, Николай Сарма-Соколовский, Ярослав Гасюк, Григорий Полянкер, Евгений Дацюк, мемуарист Любомир Полюга, педагог Михаил Хорунжий (отец известного писателя и публициста Юрия Хорунжого), белорусский поэт Василий Супрун, поэт, профессор Московского университета Виктор Василенко, переводчица Елена Ильзен (Грин), а также люди других национальностей в т.ч. евреи: известные сценаристы Алексей Каплер, Валерий Фрид и Юлий Дунский. Интересны большие письма Кочура из ссылки своим друзьям переводчику Евгению Антоновичу Дробязко и его жене Лие Наумовне, содержащие его переводы и мысли ("Листи з Інти" - Письма из Инты). Поражает противоречие между полунищенского существованием Григория Кочура - и высотой его творческих порывов, между бытом и Бытием художника.


Освобожден в 1953, реабилитирован в 1962. После освобождения поселился в городе Ирпень, где его дом стал центром общения для украинской интеллигенции, а сам он — неформальным лидером украинских переводчиков. Со временем кочуровский дом получил название «Ирпенский университет», а «студенты» стали почти ежедневно посещать его. Интересны слова самого Григория Порфирьевича о поколении молодых переводчиков: «Учеников в полном смысле этого слова нет. Но с молодежью общаюсь охотно. Вообще, это не для меня - выходить на кафедру и поучать, произносить, переводить, обращались ко мне с конкретными вопросами, всегда помогал».


В его доме постоянно бывали Вячеслав Чорновил, Иван Дзюба, Лина Костенко, Василь Симоненко и многие другие. В 1968 подписал Письмо 139-ти против незаконных политических судов в Украине. В 1973 Кочура исключили из Союза писателей Украины за то, что он отказался дать показания против писателя Евгения Сверстюка. На пятнадцать лет он был лишен возможности публиковаться. В 1988 восстановлен в Союзе писателей. Переводчик Григорий Кочур относится к тем, кого в европейской традиции можно назвать действительно интеллектуалом. Кочур шутил: лишь первые пять-шесть языков даются тяжело, дальше — легче. Его сборник "Второй отголосок" — переводы 130 авторов с 28 языков, 33 литератур. А по времени это — 27 веков, начиная с древних греков. В мировой практике — чтобы исключительно с оригинала, без подстрочника — подобного нет. Кроме античных, европейских и восточных поэтов, Кочур также много переводил русских поэтов – и классиков и представителей Серебряного века. Он переводил Г. Державина, А. Пушкина, М. Лермонтова, А.Фета, Л.Мея, Ф. Тютчева, И. Анненского, А. Блока, К. Бальмонта, И. Северянина.
Однако был не только "Второй отголосок". Кочур создал вокруг себя целую школу перевода: Николай Лукаш, Василий Стус, Анатоль Перепадя, Михайлина Коцюбинская, десятки других. В глухие времена послехрущевской оттепели, возможно, только переводческая школа Кочура держала украинскую литературу на достойном уровне.


Литературный подвиг Григория Кочура можно сравнить с подвигом Ивана Франко, который переводил на родной язык художественное слово тридцати пяти народов, а украинского народа — на немецкий и польский, и подарил украинской переводной литературе произведения 125 писателей и многочисленные образцы народного эпоса и народной поэзии двадцати народов. Античных авторов переводил больше всего — 75. А были еще многочисленные научные и научно-популярные переводы.
«Я имею дерзость считать себя не только переводчиком, а еще отчасти историком и теоретиком перевода», — писал Г. Кочур.
И как это ни парадоксально, только в 82-летнем возрасте переводчик получил возможность принять зарубежные приглашения и выступить с докладами на научных конференциях.


Григорий Кочур принял участие в составлении «Антологии еврейской поэзии» на украинском языке. «Эта книга является антологией еврейской поэзии, написанной на языке идиш в XIX-XXI вв., в украинских переводах. В Антологии представлены как хорошо известные поэты: Хаим-Нахман Бялик, Перец Маркиш, Давид Гофштейн, Мейлах Равич, Ури-Цви Гринберг, Лейб Квитко, Ошер Шварцман, Мани Лейб, Ицик Мангер, Иосиф Керлер и другие, так и менее известные читателям.
Переводы стихов осуществили известные украинские поэты и переводчики: Иван Франко, Максим Рыльский, Павло Тычина, Николай Лукаш, Григорий Кочур, Абрам Кацнельсон, Моисей Фишбейн, Лина Костенко, Николай Винграновский, Борис Олийнык, Дмитрий Павлычко и другие. Кроме известных переводов, в Антологии представлены так же стихи и поэмы, с которыми украинский читатель познакомился впервые».


Кочур перевел с идиш на украинский стихи репрессированных украинских еврейских поэтов: члена Еврейского антифашистского комитета Давида Гофштейна, расстрелянного в 1952 году, Ханана Вайнермана, сотрудника ЕАК, сидевшего в Норильске, Риву Балясную, с которой познакомился ещё в Интинской ссылке.
В одном из последних интервью в 1994 г. Кочур рассказывал о своих «кумирах и авторитетах» в поэзии: «Кумирами были и остались любимые поэты – Максим Рыльский, Тычина (раннего периода), Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева».
В 1985 ушла из жизни его жена Ирина Воронович. Самого Григория Порфирьевича не стало 15 декабря 1994 г. Сегодня в Ирпене действует музей Григория Кочура: дом мастера, как и при его жизни, остается своеобразной переводческой Меккой. По крайней мере, для этого все делают сын Андрей Григорьевич и его жена Мария Леонидовна Кочуры. Проблему ремонта его дома в Ирпене помогла решить присужденная уже после смерти Г.П. Кочура Государственная премия имени Т. Шевченко за книгу переводов «Второй отголосок».


Самой большой мечтой Григория Порфирьевича было опубликовать «Третий отголосок» как, так сказать, разноязычную билингву с соответствующим комментарием и портретами авторов оригиналов. А также — билингву Шекспировских «Гамлетов» — в оригинале и во всех украинских переводах с 1865 до 2000 годов (П. Свенцицкого, Ю. Федьковича, П. Кулиша, М. Старицкого — в двух редакциях, Г. Хоткевича, Ю.Клена, Л. Гребенки, Г. Кочура, М. Рудницкого, Ю. Андруховича, А. Грязнова и др.). Это было бы прекрасное пособие по переводческой теории!


В 2000 г., уже, к сожалению, без Григория Порфирьевича, вышел самый полный сборник его переводов «Третий отголосок».
Мало кто знает, что Григорий Кочур, как и его известный предшественник и учитель Николай Зеров, не только переводил, но и писал собственные стихи. И не спешил с ними в издательства и редакции. По этому поводу можно высказать несколько предположений: прежде всего высокая профессиональная требовательность Григория Порфирьевича, буквально удвоенная именно благодаря глубокому проникновению в тайны мастерства выдающихся поэтов. Вероятно, не захотел, а может, и не решился он выносить непроверенные временем строки на всеобщее обозрение. Жаль, потому что в годы войны архив Кочура не сохранился ...
Обновился же поэтический архив при обстоятельствах, не слишком благоприятных. Потому, как когда-то говорил сам Григорий Порфирьевич, "мировые бури" не обошли и его самого, и его жену. Попробуем хотя бы задуматься над тем, среди какого варварства, в каком аду оказался этот человек филологической и общей культуры! Стоит в очередной раз сказать о том, до каких пределов здесь обесценивалось и просто уничтожалось все человеческое, любые проявления человеческого достоинства. И чудо чудное: человек все же победил в своей круглосуточной борьбе против бесчеловечности. Интинские стихи Григория Кочура - это удивительный памятник такой борьбы.


И никогда, ни разу рассказчик не останавливался на том, что, очевидно, составляло основу его тамошнего существования, - на своих собственных переживаниях. Об этом мы узнаем исключительно из интинской лирики поэта.
В контексте на удивление спокойной, уравновешенной эстетики, без малейшей аффектации и душевного надрыва, с безупречным - актуально было бы сейчас сказать - парламентским тактом и сдержанностью предстает в Интинском цикле Кочура непримиримость и извечный конфликт высокого духа и сил, стремящихся к насилию над ним. Отметим также: прозрачные, классические поэтические формы, к которым тяготеет автор - от сонета к терцине, - в сочетании с высокой художественной техникой, предельно продуманная их архитектура уже по самой сути своей противостоят окружающей разрушительной стихии.
Вот как поэт Ярослав Гасюк отозвался о Г. Кочуре:


«Все те, которые сидели с ним за колючей проволокой, все те, которые были вместе с ним «вольными» до осени 1959 года в приполярной Инте, верю, скажут: «Нам не надо себе припоминать его, потому что мы никогда о нём не забывали…
Он остался в памяти обычным человеком. Острижен, как и мы. Одет в хлопчатобумажную лагерную робу, как и все мы. Обут по сезону. Накормлен по норме. Одним словом – зек, заключённый. И в то же время был необыкновенным человеком: живой энциклопедией, живой грамматикой, живым орфографическим словарём. Одним словом, богач, но своим богатством щедро делился».
Единственный сборник собственных стихов (не переводов) "Інтинський зошит" - "Интинская тетрадь" был издан, когда Кочуру уже исполнилось 80 лет(!), хотя стихи написаны гораздо раньше.


Стихи и переводы Григория Кочура и его друзей - солагерников по Интинской ссылке - украинских поэтов Дмитрия Паламарчука, Николая Василенко, Николая Сарма - Соколовского, Ярослава Гасюка с их переводами на русский язык Марка Каганцова вошли в книги-билингвы "Я тот, чей дух не покорился" (Киев, 2012) и «Чтоб луч свободы не погас» (Львов, 2015), последняя стала лауреатом конкурса патриотической поэзии имени Екатерины Мандрик – Куйбиды, тоже поэтессы и переводчицы, тоже бывшей узницы Интинского лагеря и тоже представленной в этой книге. Марк Яковлевич передаёт чувства и настроения авторов оригиналов очень близко к тексту. Это позволяет русскоязычному читателю открыть для себя новые талантливые имена украинских поэтов, сидевших в ГУЛАГе.
Сейчас у него появилась возможность познакомиться и полностью перевести на русский язык книгу:


Кочур Г. П. Інтинський зошит: Вірші 1945–1953 років. — Київ: Молодь, 1989. — 40 с.— вірші табірних років.
Кочур Г. П. Интинская тетрадь: Стихи 1945-1953 годов. - Киев: Молодь, 1989. - 40 с.- стихи лагерных лет.


Вам повезло быть первыми читателями этих переводов.
Юлия Систер

 

 ПЕРЕВОДЫ С УКРАИНСКОГО МАРКА КАГАНЦОВА
2017 г.,
Кочур Г. П. Інтинський зошит: Вірші 1945-1953 років. - Київ: Молодь, 1989. - 40 с.
- вірші табірних років.

Кочур Г. П. Интинская тетрадь: Стихи 1945-1953 годов. - Киев: Молодь, 1989. - 40 с.
- стихи лагерных лет.


Весни розколихана широчінь

Стривожила сад вночі:
Вслухались дерева, чуда ждучи,
В струнке гудіння хрущів,
Кипів і пінився білий цвіт,
І вітер з обіймів віт,
З кайданів цвітіння, з полону пахтінь
Втікати не смів і не хтів,
І ледве стримувала блакить
Невпинний тиск верховіть.
І в цей цвяхований зорями храм,
В прозорий хрущів хорал,
В цей легіт, що скорений, завмирав,
У росяну тайну трав
Вступив я, хлопець. В саду старім
І в серці моїм горів
Той самий трепет, порив один,
Що зорі в небі водив,
З хрущами бринів, цвіт сипав, як сніг,
Подих займав мені.
То плив угору й тремтів не сад -
То втілювалась краса,
І я за нею, вгін, до небес,
До забуття себе,
В головокрутнім прагненні тім,
Усього зрікшись, летів.
Весно в країні дитинних літ!
Непозбутний твій слід
Такий, що й прокльон років німих
Його затерти не міг.
Таким і досі життям я іду,
Немов у ту ніч в саду -
Либонь, до'станку мене охопив
Той захват потоком сліпим.
Назавжди, весно, я бранець твій,
Задивлений в пінний цвіт,
Заслуханий в шепоти снів твоїх,
В бриніння хрущів твоїх.
Опромінюсь усміхом - усміх мій -
То відблиск твоїх промінь,
Не заламаюсь - то серце кріпить
Твоя незламна блакить,
Вирують, рвучися на світ, слова -
То ти в душі розлила
І плеса п'янких і зоряних слів,
І чистих, як роси, сліз.

Ширь чувств, всколыхнутых пришедшей весной,
Встревожила сад ночной:
Вслушивались, чая чуда, деревья
В майских жуков гуденья,
В кипящем и пенящемся белом цвете
В объятьях ветвей стих ветер.
Цветенья оковы, запахов плен.
Бежать от такого зачем?
И еле сдержать могла неба синь
Стремительный натиск вершин.
И в этот забитый звёздами храм,
В прозрачный жуков хорал,
И в тот ветерок, что сомлел, в плен попав,
И в росную тайну трав
Вступил в старый сад я - зелёный пострел,
И в сердце моём горел
Тот самый трепет, порыв один,
Что звёзды в небе водил,
С жуками жужжал, сыпал цвет, словно снег,
Спирая дыхание мне.
То кверху плыл и дрожал не сад -
То воплощалась краса.
И я за нею вдогон до небес
Мчал, забыв о себе.
В кружащем мозг стремлении том,
Летел, позабыв обо всём.
Весна в краю моих детских лет!
Незабываем твой след,
Такой, что годов онемевших зло
Его стереть не смогло.
Таким до сих пор я по жизни иду,
Как будто в ту ночь в саду
Поскольку меня до конца захватил
Восторг потоком слепым.
Навеки, весна, я верный твой раб,
Цветению пенному рад,
Звучит во мне шёпот твоих вещих снов
С жужжаньем майских жуков.
Улыбкой свечусь - в улыбке моей
Отблеск твоих лучей,
Не сломлен - поскольку в сердце сильна
Небес твоих голубизна.
Бушуют, рвутся на свет слова -
Ты их в душе разлила.
И слов пьянящих и звёздных плёс,
И чистых, как росы, слёз.

* * *
Вони, що захват i роздум свiй,
Окриливши словом, кидали в свiт,
Вони супроводять мене всi роки -
Життя минає в тактi їх крокiв.
Iще хлоп'я, непомiтне мiж людом,
Сп'янявсь я людського слова чудом:
Вже був то не затишок рiдних левад,
Де вiтер хистку лозу коливав,
А правда цiєї землi прастара,
Яку почув i втiлив Тарас,
I цвiла в лiсового озера плесi
Прозора безодня молодiй Лесi,
I дихало поле мiнливо-безкрайнє
Гiркими й п'янкими болями Гайне,
Там спiла Бодлерова терпкiсть рiзьблена,
Там плакала осiнь сльозами Верлена,
Перекотиполя висхлим зелом
Метався й скарживсь бездомний Вiллон,
I води веснянi, й грози кипучi
В причаєний хаос ввергав Тютчев,
То знов глибинно бринiли рiки
Тьмяними кришталями спiвів Рiльке,
I грали тривожнi простори чи не
Слiпучим тоном кларнетiв Тичини?
I жайворонком спурхував Тувiм,
I в небо тяг струну золоту вiн,
I кидавсь я стрiмголов, без стерна,
В незвичний свiт, що вiдкрив Пастернак.
Все в тім олiтературенім свiтi
Поети обсiли, мов птахи на вiттi.
А днi за днями в безвiк спадали,
А сни не збувались, не ближчала далеч,
А сонце пекло, i лили дощi,
I збляклi надiї вертали нi з чим.
I от - неволя, якої не видiв,
Не вiдав недолею славний Овiдiй.
Лиш спiвного свiту обрiй безхмарний -
Не тьмаряться звуки, не мовкнуть барви
На проклятих, благословенних путях,
Де життя проходить. Справжнє життя.

***

Они восторг и дум своих разлив
Дарили миру, словом окрылив.
Шли мои годы в ритме этих слов -
Жизнь протекала в такте их шагов.
Ещё мальчонкой, незаметным средь других,
Я опьянен был чудом слов людских:
И был то не уют родных левад,
Где ветерок лозу качать был рад,
А правда, что услышал и до нас
Донёс о нашей Родине Тарас,
И в озере лесном, как в поднебесье,
Цвела прозрачность слова юной Леси,
И поле трепетно, благоговейно
Дышало горькой и пьянящей болью Гейне,
Там терпкость Бодлера звала вдохновенно,
Там плакала осень слезами Верлена,
Перекати полем, что ветер гнал вон,
Метался и плакал бездомный Вийон,
И вод шум весенний и гроз рёв кипучий,
Мир в хаос ввергая, рождал в стихах Тютчев,
И словно хрустальные звонкие льдинки
Звучали стихи вдохновенные Рильке,
И то веселы, то грустны без причины,
Кларнетом стихи звучали Тычины,
И, как жаворонок, до неба вершин
Взлетал золотою струною Тувим,
Кидался, как в омут, презрев страх и мрак,
Я в призрачный мир, что открыл Пастернак.
И светел был мир, стихами согретый.
Как птицы на ветках, в нём пели поэты.
А дни шли за днями и в вечность впадали,
А сны не сбывались, не близились дали.
А солнце пекло, и дожди лили часто,
Бледнели мечты, не неся с собой счастья.
Явилась неволя, которой не видел,
Не ведал известный несчастьем Овидий.
Лишь в мире поющем - без туч горизонты.
Все краски в нём ярки, все звуки в нём звонки.
На проклятом, благословенном пути,
В нём жизнь настоящую можно найти.

* * *
Я тих повинен стати голосом

(Медитація)

Драконом дротяним поглинутий,
Із пащі темної потвори
Думками зважусь полинути
За обрій дикий і суворий.
Далекий краю мій, омріяний,
Ночами мертвої покори
Мені за сивими завіями
Твої ввижаються простори;
Де степ під небесами іншими
Підперезали інші гори -
Здаються й сльози там чистішими,
І бруду менш у людськім горі.
То що ж тебе укриє, краю мій,
Весняний цвіт чи зимний іній,
Коли складу в землі незнаємій
Кістки в нужденній домовині?
Кому, яким взірцем проквітне мій
Рядок у слові нелукавім,
Як манівцями непомітними
Я до сконання доблукаю?
Не пещений людською славою,
Чуттям і таланом убогий,
Тобі на службу все поставив я,
Цуравшись іншої дороги.
Діла й думки мета змагала ця -
Усім часам, усім народам
Щоб рідне слово розлягалося,
Подібне рікам повноводим.
Болів я болем слова нашого
І в дні здичавіння й принижень
Плекав багаття те, пригашене
Тупими дотиками хижих.
Мої рядки і я навколо сам -
Свідоцтво подвигу малого -
Я тих повинен стати голосом,
Чиє дихання захололо.
Розлогим буйнолистим деревом
Зросла їх мурашина праця;
Косинки, Плужника і Зерова
Ім'я повік-віків святяться.
Такий немало. Хай покручені
Шляхи життя і тьмяний обрій,
Хай жертви будуть неминучими -
Цих не простив би й самий добрий.
Збери ж їх, вирви їх з непам'яті,
Мов скарб, неси в своє майбутнє,
Мій краю, - це вони скопали ті
Найглибші твого слова рудні.
Не вір підступності обмови нам,
Що це - сліпа стихія лиха,
Від них в житті, тобі вготованім,
Палав би людяності віхоть.
Я тих повинен стати голосом,
Хто в многості вже стільки років
Між тундрами з питанням болісним
Невільничим ступає кроком.
За цими лавами похмурими
Обстану я перед віками,
І то не в гніві, не в обуренні,
А в певності тривкій, мов камінь;
Мов вітер, що спокійно дихає
І плине полем неозорим,
Ми скромним словом правди тихої
Стозвукий галас переборем.

Я обязан стать их голосом

(медитация)

Колючей проволоки чудищем
Обвит я в тёмном склепе нашем,
Но мыслью полететь хочу ещё
За горизонт, что дик и страшен.
Далёк мой край, мечтой взлелеянный.
Но в мёртвой тишине ночей
Видны за сединой метелей мне
Просторы Родины моей.
Где степь с небес иными высями
Прорезали иные горы -
И слёзы кажутся там чистыми,
Не лезет грязь в людское горе.
Что за покровы край оденут мой -
Весенний цвет иль зимний иней,
Когда сложу в земле неведомой
Я кости в нищете могильной?
Кому и как дам слова цвет мой
Я в дар строкою нелукавой,
Плутая тропкой незаметной
К концу, невенчанному славой?
Людскою славой не балованный,
На чувства и талант убогий,
Тебе служил строкой рифмованной,
Иной чураясь я дороги.
Делам и мыслям цель дала мечта
Всем временам и всем народам,
Чтобы родного слова красота
Текла потоком полноводным.
Болел я болью слова нашего
В дни одичанья, унижения.
Берёг огонь этот, пригашенный
Тупыми хищников вторженьями.
Моя строка и поиск слова сам -
В них подвига, возможно, мало.
Но я обязан стать тех голосом,
Чьего дыхания не стало.
В раскидистое в цвете дерево
Труд муравьиный вырос их -
Косынки, Плужника и Зерова -
Их имена в числе святых.
Немало их. Не безмятежною
Была их жизнь, туманны облики.
Пусть пали жертвой неизбежною -
Такого б не простил и добренький.
Найди их, вырви из забвения,
Как клад, в грядущее своё неси,
Мой край, ведь их трудом и рвением
Отрыты слов бесценных россыпи.
Не верь навету вероломному,
Что нам беды стихию век нести.
От них в судьбе, тебе дарованной,
Пылал бы факел человечности.
И я обязан стать их голосом,
Поскольку очень много лет
С вопросом болевым в неволе сам
Я в тундре оставляю след.
Но нет, не с мыслями о мщении
Предстану я перед веками,
Не в гневе и не в возмущении,
А в вере, крепкой, словно камень;
Как ветер, вея без бравады,
Плывя необозримым полем,
И скромным тихим словом правды
Мы крик стозвучный переборем.

* * *
Д. Паламарчукові

У непрогляднiй людській хащi,
Де морок звив кубло своє,
Де кров найгiрших i найкращих
Слiпа земля байдужо п'є,
Де в сiрий порох стертi мрiї,
Де промiнь в попiл вiдпалав,
Вiн нам єдиний серце грiє -
Промiнчик людського тепла.
То вiн снаги нам достачає
Усе, чим дух наш володiв,
Ростити з мужнiстю одчаю -
Суворо, вперто, без надiй.

3.ІV.1950

Д. Паламарчуку

В беспросветных люда кущах,
Где гнездо вьёт тьма слепая,
Где кровь худших и кровь лучших
Пьёт земля, не разбирая,
Где мечты пошли все прахом,
Где огонь сгорел дотла,
Лишь один теплом в сердцах он -
Лучик Божьего тепла.
Он растить нас вдохновляет
Всё, чем дух владел наш прежде,
От отчаянь я мужая,
Твёрдо, стойко, без надежды.

3.ІV.1950

* * *

Над степом серпневим спека стоїть.
Степ тратить барви кричущі свої:
Строкате - жовкне, квітчасте - в'яне,
Тихнуть і тоншають пахощі п'яні.
Над степом серпневим, над мертвим зелом
Хижак непорушний тріпоче крилом:
То, може, над нами, над нашим життям
Недолі нашої крила тремтять,
То в нас вдивляються очі без вії
Тупої понурої безнадії.
Над степом серпневим промінь тремтить,
І серце, душним безсиллям пригнічене,
Напівбожевільне, напівіронічне
Благання шле у жорстоку блакить:
Прийди хто-небудь справедливий і дужий
Із пекла вирвати наші душі!

1945, серпень, Полтавщина

Над степью весь август жарища стоит.
Теряет степь яркие краски свои:
Желтеет - цветное, чахнет - цветущее,
И пьяные запахи тише и глуше всё.
Над зеленью мёртвой, над степью бескрайней
Незыблемый хищник трепещет крылами:
То, может, над нашею жизнью зловеще
Беды нашей горькой крылья трепещут,
На нас без ресниц глазища глядят -
Унылой тупой безнадежности взгляд.
Над степью лучи дрожат август весь,
И сердце в душном бессилии стонет,
То в полубезумии, то в полуиронии
Мольбы шлёт в жестокую синь небес:
Приди кто-нибудь, справедлив, полон сил,
И души из адского пекла спаси!

1945, август, Полтавщина

* * *
РОЗМОВА

(Кошмар)

Сліпа біляста ніч, і неприм'ята постіль,
І постать, схилена коло вікна. Ну, що ж!
До мене просяться мої нужденні гості:
Блідий, непевний вогник, сірий дощ,
Та ще хистка, обскубана ялина...
Обстали... Я мовчу. Й вони мовчать собі.
Глухоніма розмова тяжко плине...
Все хвилями. Все смугами. Як біль.
В мигтінні вогника вчуваю: Що? Немає?
Ніколи вже?..Скінчилось?.. Боляче'?!.
Ялинка вітами співчутливо хитає.
Нечутно дощ заходиться плачем.
І - павза болісна... І знов, і знов те саме:
Ялинка прошумить - " Усе... межа...."
І блідо вогник блимає сльозами.
І дощ, не стримавшись, уголос: "Жах!.."
І знов вони мовчать, і я до них ні слова.
Ридають... блимають...тремтять...і знов, і знов
На мигах тягнеться пекельна ця розмова,
Найбезпорадніша з усіх моїх розмов.

1.ІV.1947

 РАЗГОВОР

(Кошмар)

Ночь белая слепа, нетронута постель,
Склонённая фигура у окна. Ну что ж!
В нужде стучатся гости в мою дверь:
Дрожащий бледный огонёк и серый дождь,
В сопровожденье шаткой, лысой ёлки ...
Вот обступили … И молчат. И ты изволь.
Как разговор глухонемых тяжёлый, долгий ...
Всё волнами. Всё полосами. Словно боль.
В миганье огонька мне слышно: "Горько ?
Уж никогда? .. Всё кончилось? .. Болит?!."
Сочувственно качает веткой ёлка.
Дождя в слезах так безутешен вид.
Опять молчанье… И опять рыданья:
Ель прошумит - "Всё кончено... предел ..."
И бледно огонёк мигнёт слезами.
Дождь, не сдержавшись: "Ужас! .." прохрипел.
И вновь они молчат, и я в ответ ни слова.
Дрожат …рыдают ... и мигают ... снова, снова.
И в жестах тянется тот адский разговор,
Самый беспомощный из всех, что вёл я до сих пор.

1.IV.1947

* * *
СПОСТЕРІГАЮ ОБ'ЄКТИВНО

А дивно буває, справді: от я, приміром, роздвоївся.
Перший я: гарячково граю в життя; удаю
Ніби все як слід; хворобливо сміюсь;
А серцю несила терпіти вже; нерви мов струни,
душа в неспокої вся;
І одчаю свого не сховаю, й розгубленості не втаю;
Так, неначебто мушу кудись іти, а згадаю -
піти нема куди,
Ну, і стримую смішне, зрадливе, ганебне,
дитинне бажання заплакати.
Другий я: примостившися збоку, здивовано
те споглядає -
Мовляв, пропадеш ти, небоже, лишень тобі волю дай,
І опікується над першим, і радить йому: "Перестань, мов,
Будь мужній принаймні - все рівно
ніщо не поможеться!"
А тим часом і перший я, і другий я однаково танемо,
Наближаючись до повного знеможення.

17.V/1947

НАБЛЮДАЮ ОБЪЕКТИВНО

А странно бывает, вправду: вот я, например, раздвоился.
Первый я: лихорадочно в жизнь играя; делаю вид
Будто бы всё как надо; посмеиваюсь болезненно;
А сердцу уже невтерпеж; нервы как струны,
душа в беспокойстве вся;
И отчаяния своего не скрою, и растерянности не утаю;
Словно должен куда-то идти, а вспомню -
пойти-то некуда,
Ну, и сдерживаю смешное, неверное, стыдное,
ребячье желанье заплакать.
Второй я: примостившись сбоку, удивленно
на это смотрит -
Мол, пропадешь ты, убогий, только тебе волю дай,
И опекает первого, и рекомендует ему: "Перестань, мол,
Будь мужчиной, по крайней мере - всё равно
ничего не поможет! "
А между тем и первый я, и второй одинаково таем,
Приближаясь к полному изнеможенью.

17.V / 1947

* * *
ПЕРЕКЛАДАЧ

Д. Паламарчукові

Отак і будеш у чужім труді ти
Своє шукати. Ніби одержимий,
Або чужою радістю радіти,
Або страждати болями чужими...
Віддавши серце світовим вражінням,
Мов квіти, рвати чужинецькі рими,
Гасаючи по теренні чужиннім,
А потім до знемоги чаклувати,
Важким, виснажуючим ворожінням
До себе навертаючи слова ті,
Як в ліс, ведучи їх в незвичну мову.
То врубуючи корінь вузлуватий,
То стелючи стежину килимову,
Убори даючи дорогоцінні,
Вишукуючи до лиця обнову:
Ходу сталеву - Дантовій терцині,
Примхливий крок - Шекспіровим сонетам
Верленові - хистке тремтіння тіні.
Ти мусиш вимчати скаженим летом
В прийдешнє через урвища Мерані,
Видіння синіх коней промайне там,
Черкнувши чвалом поза світні грані.
Там Блок осяє пітьму занімілу
Блудним вогнем у боліснім згоранні.
Ти пробуєш навпомацки, несміло
Ізнов найти для того чистий голос,
Що громом у століттях прогриміло,
Лишаючи в серцях сліпучий полиск...

ПЕРЕВОДЧИК

Д. Паламарчуку

Вот так и будешь ты в чужом труде век свой
Своё искать, словно безумьем одержим,
Иль радоваться радостью чужой,
Иль мучиться страданием чужим…
Отдав всемирным сердце впечатленьям,
Рвать, как цветы, созвучья чуждых рифм,
Блуждая в землях до изнеможенья
Чужих племён, что ты не знал когда-то,
Колдуя, превратишь их выраженья
В свои родные, близкие слова ты,
Как в лес, введя в чужой для них язык,
То вырубая корень узловатый,
Стеля ковром тропу им напрямик,
Стихам находишь новый облик ныне,
Своими перлами их украшая лик:
Стальную поступь - Дантовой терцине,
Капризный шаг - Шекспировым сонетам
Верлену - шаткое дрожанье тени синей.
Ты должен вымчать сумасшедшим летом
В грядущее сквозь пропасти Мерани,
Виденье синих лошадей мелькнёт во тьме там,
Черкнув галопом за светящиеся грани.
Блок озарит там тьму, что онемела,
Огнём, блуждающим в мучительном сгораньи.
Попробуешь на ощупь ты несмело
Опять для этого найти чистейший голос,
Чтобы в веках громами прогремел он,
В сердцах слепящий оставляя отблеск ...

* * *
СОНЕТ ІНТИНСЬКОЇ ВЕСНИ

Повіє часом в зимньому повітрі
Гнилизною інтинської весни:
Прорветься звідкись вихор навісний,
Раптовим жестом з неба хмари витре -
Та обрій знов замурзають вони,
І чути гру диявольської цитри,
І краєвид околишній нехитрий,
П'є сонний плач дощової струни.
І ця непевна злякана блакить,
І крадена тепла скупого мить,
І сум ялин, що вік не молодіє, -
Який відчай навіює все те,
Як блідо, по-північному росте
В душі тонка травиночка надії!

СОНЕТ ИНТИНСКОЙ ВЕСНЫ

Бывает в зимнем воздухе порой
Весны интинской слякотной, гнилой
Откуда-то прорвётся вихрь шальной,
Сотрёт все тучи в небе до одной.
Вновь горизонт запачкают они,
И слышится игра чертовской цитры,
И вид весь окружающий нехитрый
Опять пьёт сонный плач дождя струны.
Испуганная неба синева,
И краденый миг скудного тепла,
И елей грусть, что возраст не моложе,
Отчаянье от них в душе сильней,
Тонка, бледна, по-северному, в ней
Травиночкой растёт надежда всё же!

* * *
СОНЕТ ВІТРІВ

Все літо злі палаючі суховії,
Мов хижі степові кочовики,
Шугали в полі, сушачи думки,
На попіл перепалюючи мрії.
Тепер інакший вітер степом віє;
Безжалісний, морозяно-шорсткий,
Моїх надій найдальші тайники
Він повива в замети безнадії.
Коли вже вихор схопиться новий?
Не легіт, пустотливий і пестливий,
А налітний, ревучий буревій,
Що розжене околишню імлу,
Що рознесе дощенту твань гнилу,
Що перевернуть світ грізні його пориви!

СОНЕТ ВЕТРОВ

Злые суховеи знойным летом,
Как кочевники степные хищные,
Мчались полем, иссушая мысли мне,
И мечты мои сжигая в пепел.
Нынче дует ветер, полный злобы,
И морозы от него крепки,
Он моей надежды тайники
В безнадёжности укрыл сугробы.
Жду, когда же будет он иным?
Но не бризом ласковым, игривым,
А ревущим, буйным, штормовым,
Тем, что мглу легко развеять сможет,
Тем, что гниль болота уничтожит,
Грозным мир перевернёт порывом!

* * *
СОНЕТ ЗАНЕПАДУ

А десь же є на недосяжнім світі
П'янкий полон поезії й весни
І плескіт хвилі болісно-ясний,
І дикий вітер в молодому вітті.
Де ж днів моїх світанок навісний?
Де пориви мої несамовиті? -
Принишкли, безнадією повиті.
Про них тепер і спомини мов сни.
Я занепав. Я на глибокім дні:
Де ще не вигасли думки одні:
Лиш не загинути, лиш повернути
Ізнов у світ солодкої отрути,
В якій я жив, якому я служив,
Якому все своє на жертовник зложив.

СОНЕТ УПАДКА

А где же есть в недостижимом свете
Пьянящий плен поэзии, весны,
И есть до боли ясный плеск волны,
И в молодых ветвях безумный ветер?
Где дни рассветные, что шалостей полны?
Где буйные мои порывы скрыты? -
Притихли, безнадежностью обвиты.
О них теперь воспоминания как сны.
Пришел в упадок я. Я на глубоком дне,
Где не погасла мысль одна во мне:
Лишь не погибнуть, лишь вернуться надо
Обратно мне в мир сладостного яда,
В котором жил, которому служил,
Которому я всё своё на жертвенник сложил.

* * *
Отак і судилось: тинятися в тому померклому світі,
Де з привидами недавнього сам тільки я і живу,
Де все спопеліло й вінки похоронні з цвіту прив'ялого звиті,
Любов одна лиш ридає і вірити досі не хоче,
І серце одне лиш тремтить і чекає вві сні й наяву.
Давати поради - то справа найлегша. Як добре узнав я тепер це,
Коли собі радити став, щоб урвати ці муки смішні і страшні:
"Та вирви-бо з серця". А вирвати з серця - то значило б вирвати серце.
А хто знає? Може, воно й придасться мені?!

Вот так и суждено: скитаться мне в померкшем мире том,
Где с призраками прошлого я только и живу,
Где всё - лишь пепел, из цветов увядших свиты венки от похорон,
Любовь одна лишь рыдает, верить до сих пор не хочет,
И сердце лишь одно трепещет, ждёт во сне и наяву.
Давать советы - легкая работа. Как хорошо теперь узнал я
этот вывод,
Когда себе советовать я стал, чтоб муки те смешные, страшные прервать:
"Да вырви их из сердца!" Но из сердца вырвать - значит, сердце вырвать.
Кто знает? Может, пригодится мне оно опять?!

* * *
Ні про що не можу, тільки про це,
І не хочу нічого, тільки цього -
Одне мені сонце - твоє лице,
І тепло єдине - з серця твого.
Хай від сонця того я тану, як сніг,
Хай іншому - хвилі твого тепла,
Хай спокою не маю навіть у сні -
І туди байдужість твоя досягла, -
Як покину я цю божевільну гру? -
Цю блаженну, цю прoкляту каламуть,
Ці болі, що силу й снагу беруть
І по краплі, по крихті життя візьмуть?!

Ни о чём не могу я, только о том,
Не хочу ничего я, только того -
Даже кажется солнце твоим лицом,
И тепла жду из сердца лишь твоего.
Пусть от солнца того я таю, как снег,
Пусть другому - волна твоего тепла,
Пусть покоя не знаю даже во сне -
И туда безучастность твоя дошла, -
Как покину безумную ту игру? -
Ту блаженную и проклятую муть,
Боли те, что силу и мощь берут
И по капле, по крохе всю жизнь возьмут?!

* * *
ІНКОЛИ

Підкрадається білими, тупими ночами,
За рогом криється, огинається під стовпом,
Никаючи, де б застряти, на чому
Очима спочити, поглядом сліпим.
Сірий. Чи то мінливий. Скоріше безбарвний.
Безформний. Без виразу. Ніякий. Без лиця.
Що це - він стелиться чи морок невірний
Пробує проступати плямою в нічнім молоці.
То він і є - демон самовбивства, млявий спокусник,
Непоправної вичерпаності вісник.
Просякає, висотує мозок чадна його отрута.
Не намір, не думка навіть, а просто б'є, наче молотком:
Не лишилось нічого. Нічого ж. Лише само страта.
Не бажати. Скоритися. Не бути. Лежати безмовним ніким.
Конвульсивним зусиллям відгоню бридку примару -
Ні на що, крім жаху, вже й спромоги нема...
Відступивсь він. По бруду помийки потоптався похмуро.
Жалібний. Загрозливий. Скулений. Німий.
Залишилась болісна втома, що тільки зникненням марить,
Залишалось життя - до чого ж темніше за смерть!

ИНОГДА

Подкрадывается белыми, тупыми ночами,
За углом прячется, огибает столб,
Не зная, где бы застрять, на чём
Глазам отдохнуть, взглядом слепым.
Серый. То ли изменчивый. Скорее бесцветный.
Бесформенный. Без выраженья. Никакой. Без лица.
Это - он стелется или же мрак неверный
Пробует проступить пятном в ночном молоке.
То он и есть - демон самоубийства, вялый соблазнитель,
Непоправимой исчерпанности вестник.
Пропитывает, выматывает мозг чадящий его яд.
Не намеренье, даже не мысль, а просто бьет, как молотком:
Не осталось ничего. Ничего же. Только смертная казнь.
Не желать. Покориться. Не быть. Лежать безмолвным никем.
Судорожным усилием отгоню мерзкий призрак -
Ни на что, кроме ужаса, уже и возможностей нет ...
Отступил он. По грязи помойки потоптался мрачно.
Жалобный. Угрожающий. Съежившийся. Немой.
Осталась болезненная усталость, что только об исчезновении грезит,
Осталась жизнь - к чему же темнее смерти

* * *
СОНЕТ НАПУЧУВАННЯ

Гасанові Ахвердієву

Як чорна хвиля поєднала нас,
Так нас і розлучає чорна хвиля,
Коли, здається, млявістю безсилля,
Мов льодом скутий, зупинився час.
Що ж! Іншим - втіхи, радощі дозвілля,
Нам - безнадій нести гіркий запас,
Нам - дійсність без оман і без прикрас,
Нам - зібраність, важка, як божевілля,
Нам - однієї прагнути мети:
Крізь біль, крізь бруд, крізь тундру пронести,
Свого мистецтва полум'я високе,
Щоб, подолавши просторінь і роки,
Його вогні в майбутньому колись
На виправдання наше зайнялись.

15.VІІ.1951

СОНЕТ НАПУТСТВИЯ

Гасану Ахвердиеву

Как черная волна соединила нас,
Так черная волна нас разлучила,
И кажется, что вялостью без силы,
Как будто льдом окован, замер час.
Что ж! Для других - утехи и веселье,
Нам - горькой безнадёжности запас,
Нам - муки без обманов и прикрас,
Нам - собранность, как тяжкое похмелье,
Нам - цель: стремиться к светлому пути,
Сквозь боль, сквозь грязь, сквозь тундру пронести
Своё высокого искусства пламя,
Чтобы, преодолев этапы, даты,
Его огнями в будущем когда-то
Пылало ярко наше оправданье.

15.VІІ.1951

* * *
НЕНАПИСАНИЙ ВІРШ

М. Соколовському написав я цей вірш
про ненаписаний вірш

Чи сум хазяйнує в серці, чи боязко проситься радість,
Чи просто промінчик сердешний на гілці завис
І тремтить -
Усе ж те німотне, все те хотіло б у слово вбратись,
Усе те прямує наосліп до виразу, до мети.
Тому-то й поважно й вигідно тримати ключі традицій,
На щастя й на муки мати щоденно словесний лік,
Міркуючи впевнено: тут - ось так, там - он як годиться,
Мережачі візерунки морозяні, мов на склі,
Тріпоче життя в тенетах - укрийся в ажур сонета,
Що бажане, що мінливе - впіймай, затримай назавше.
На Дантові плечі ставши, закуй ланцюгом терцин,
Споминів луг золотавий поклади покосом октави -
Дай лад всьому світ отвору та й пануй над світом оцим...
...Тільки от настає часами, що й сам пануванню не радий:
І де та впевненість? - наче за повіддю вся сплила,
І над світом, тобі лиш підвладним, ти більше не маєш влади,
І все, що склалось рядками, затнулось, тупцює невлад,
Тільки в серці благає німе ще ніколи несказане слово,
Те, єдино потрібне, без нього життя - не життя.
Ніби вже на устах, а не висловиш, наче ось тут, а не зловиш,
Тільки, серце стискаючи, відплески болісно миготять,
Тільки, серце стискаючи, глухо ворушаться безмір і вічність,
І в нестямі я слово те кличу, й на ловах трагічних
Все прожите оголеним змістом насовується звідсіль,
Тільки - марні зусилля й вичерпуються непомічені -
Мастодонтовим кроком те слово витоптує сильця строфічні,
Поринаючи десь у глибінь алогічних лісів.
Та й не личить йому в епігонських пишатися шатах,
І радніше воно не сонетом би стало, а сном...
Зберегти лиш його - й небувалого дня заяснів би початок,
Ну, а так - розчаровано сіло в пратемряву знов,
Тільки, серце стискаючи, відплески болісно мерехтіли,
Та не хтіли вдягатися уламки понівеченої строфи,
Аж застигли й вони, й налягло слизьким розпластаним тілом
Отупіння важке на поверхню щойно розвихрених хвиль.

17.Х.1952

НЕНАПИСАННЫЙ СТИХ

М. Соколовскому написал я этот стих
о ненаписанном стихе

То ли грусть командует в сердце, то ли робко просится радость,
То ли просто лучик сердечный на ветке завис
И дрожит -
Всё безгласное, всё, что хотело бы в слово убраться,
Всё то прямо вслепую к выражению, к цели спешит.
Поэтому-то и важно и выгодно нам держать ключи от традиций,
К счастью или на муки вести счёт словам всерьёз,
Рассуждая уверенно: здесь - нужно так, там - так вот годится,
Выводя слов узоры, как на стекле мороз,
Жизнь трепещет в сетях - Укройся в ажур сонета,
Что желанно, что изменяемо - поймай, задержи навсегда всё это.
Встав на Дантовы плечи, закуй цепями терцин,
Золотистый луг воспоминаний уложи покосом октавы -
Дай порядок всем в мире открытиям, да и властвуй над миром сим ...
... Только вот настаёт временами, что и сам господству не рад:
Где уверенность? - будто её наводнением смыло,
И над миром, подвластным тебе, не хозяин ты больше, а раб.
Что сложилось строками, запнулось, топочет не в лад уныло,
Только в сердце тебя умоляет немое никогда не звучавшее слово,
То, единственно нужное, без него и житьё - не житьё.
Вроде уж на губах, а не выскажешь, словно птицу не словишь,
Только лишь перебои сжимают сердце твоё,
Только сердце жмут, шевелясь, бесконечность и вечность,
В исступленье то слово зову я, ловя и надеясь на чудо,
И прожитое всё с обнажённым нутром убегает отсюда,
И напрасны усилья мои, остаётся тот труд незамечен -
Мастодонтовым шагом слово топчет легко путы - строфы,
Погружаясь куда-то вглубь алогичных лесов.
Эпигонский наряд для него страшней катастрофы,
И охотней оно не сонетом бы стало, а сном ...
Сохранить бы его - небывалого дня засияло б начало,
Ну, а так - огорчённое село в пратьму оно вновь,
Только сердце сжимая, боль от перебоев мерцала,
Не желая одеться в обломки истерзанных строф,
Аж застыли они, навалилось распластанным телом
Отупенье тяжелое на поверхность бушующих волн.

17.Х.1952

* * *
БАЛАДА ПОВОРОТУ

Р.С. Кобідзе

Ночами виміряв: умиті
Дощем тополі. Вітровій
Шугне по стежці, хитро витій,
І змовкне боязко в траві.
Минаю ниви неозорі:
В душі не зиму і не дві
Виношував я ці простори -
Єдине, чим думки живі.
Вся спрага літ злилась в цій миті:
Оселя в тиші ранковій,
Там вікна, вітами прикриті,
Мов очі лагідні з-під вій,
Там друг у ніжності суворій
На мене зводить погляд свій,
Прихильний в щасті, вірний в горі -
Єдине, чим думки живі.
Там, ніби витканий з блакиті,
Прославсь прозорих днів сувій,
Там болі тануть пережиті
Неначе тіні хвильові...
Я стерплю все в німій покорі,
Лиш вийти б в радості новій
На тихі води, ясні зорі -
Єдине, чим думки живі.
Мій друже, є ти де на світі,
Чи сам створив я привид твій?
Тобі ці сни, жалем повиті, -
Єдине, чим думки живі!

30.ІХ.1951

БАЛЛАДА ПОВОРОТА

Р.С. Кобидзе

Ночами проверял: умыты
Дождями тополя. И суховей
Вдруг шуганет по тропке, хитро витой,
И спрятаться в траве спешит скорей.
Бескрайность нив окину цепким взором:
Не зиму и ни две, словно нарывы,
Вынашивал в душе я те просторы -
Единственное то, чем мысли живы.
Все годы в той минуте слиты.
Дом в утренней тиши своей.
Там окна ветками прикрыты,
Словно ресницами очей.
Там друг мой в нежности суровой,
Добрее взгляда вряд ли бы нашли вы,
Широкий в счастье, верный в горе -
Единственное то, чем мысли живы.
Там, словно синью неба шитый,
Прославься свиток ясных дней,
Там боли тают, пережитые,
Как волны в сумраке теней…
Стерпеть готов я все укоры,
Лишь в радость все души порывы,
Где тишь воды и ясны зори -
Единственное то, чем мысли живы.
Мой друг, а есть ли ты на свете,
Иль образ твой всего лишь призрак лживый?
Тебе и сны, и сожаленья эти -
Единственное то, чем мысли живы.

30.09.1951 г.

* * *
СОНЕТ

Кузьмі Хобзеєві
Попід тинню, сиротами,
А я тут загину...

Хай не призначено, моя зловтішна доле,
Ні крихти радощів мені з твого стола,
Нехай не поведеш мене ти вже ніколи
Шляхами іншими, ніж десять літ вела,
Хай застилатиме повік вигнання мла
Від мене рідний край, надій квітуче поле,
Хай під опікою причаєного зла
Минатиме життя, безбарвне, вбоге, кволе, -
Приймаю, доле, все без скарги, без вагань,
Лиш збережи, молю, мого єства основу -
Моє оплачене поневірянням слово:
В нім сяє все, чого позбавлений в житті,
В нім - волі й вічності уламки золоті,
В нім - правді світовій і правді нашій дань.

СОНЕТ

Кузьме Хобзееву
Под заборами, сиротами,
А я здесь погибну ...

Тарас Шевченко "Думы мои".

Пускай не суждено, моя лихая доля,
Ни крошки радости мне с твоего стола,
Пускай не поведешь меня, хоть не жил в холе,
Путём иным, чем десять лет вела,
Пусть застилает от меня изгнанья мгла
Родной мой край, надежд цветущих поле,
Пусть под опёкой притаившегося зла
Проходит жизнь бесцветно, жалко, в боли, -
Приму я, доля, всё, какой ни стань,
Лишь сохрани, молю, мне естества основу -
Моё страданьями оплаченное слово:
В нём всё, чего лишён я не впервые,
В нём - воли с вечностью обломки золотые,
В нём - правде мировой и правде нашей дань.

* * *
КАПРИЗ СЕНТИМЕНТАЛЬНИЙ

За обрій сонце скотилось мертве,
І пітьма стала одразу бліда.
Якої від мене ще треба жертви?..
Я ж спокій, і мужність, і гідність віддав!..
На небі стомлено стигне місяць
Ущербний - взірець безумства мого.
П'ю, мов отруту, прикутий до місця,
Його безпромінний, зимний вогонь.
Хто скаже, що це - свято чи будень?
Душа таке безпорадна й німа
У мріях про щастя, якого нема,
Чекаючи друга, якого й не буде.

КАПРИЗ СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ

За горизонт скатилось солнце, умерев,
Тьма стала сразу бледною такой.
Каких ещё вы от меня хотите жертв? ..
Я отдал мужество, достоинство, покой! ..
Устало стынет месяц в поднебесье
Ущербный - образец безумства моего.
Я пью, как яд, прикованный на месте,
Его огонь, что не лучит тепло.
Кто скажет, это - праздник иль день будний?
Душа болит, беспомощно немея,
В мечтах о счастье, что я не имею,
И друга ждёт, которого не будет.

* * *

КАПРИЗ ТРАГІЧНИЙ

Отямся! Це ж безумство. Поки
Тебе кружитиме цей смерч?
Тобі один рятунок - спокій,
Бо інше все - безодня й смерть!
І ось він - спокій: погасило
Весь біль, всі скарги, всі жалі
Глухе, безжалісне, безсиле
Кипіння стримуваних сліз.

КАПРИЗ ТРАГИЧЕСКИЙ

Опомнись! Это же безумие. Покуда
Тебя кружит этот ужасный смерч?
Спокойствие - спасение и чудо,
Всё остальное - это бездна, это смерть!
Спокойствие пришло и погасило
Всю боль, всё сожаленье, весь невроз,
Глухое, безутешное, бессильное
Кипение невыплаканных слез.

* * *
КАПРИЗ ІІ

Що долею мені для порятунку дано -
Все лікар Час несе: кошмар безсоння й сна,
І шістдесят годин самотності в годину,
І мрію зраджену - розраду все ж єдину,
І отупіння чад, обличчям до стіни, -
Все сильнодіюче, а помочі немає...
Чому тікає так уперто забуття?
Навіщо він, оцей тягар нудьги німої?
І серця ниючі, тривожні перебої?..
Ні, не поможеш цим померклому життю!
Хвороба вгадана, уже й діагноз чуєм:
Надії жодної, і винні в цім не ми...
Тут не відкупимось ні жалем, ні одчаєм,
Тут віддамо усе, чого й не помічаєм,
Всього позбудимось - що є, чого й нема...
З'явись негадано, утіш мене обманом,
Хоч тінню співчуття і щирості врятуй!
Всьому повірю я, всім вигадкам дитинним,
Душа все привіта у захваті незміннім,
В жадобі радості безглуздій і святій.

КАПРИЗ ІІ

Что для спасенья мне судьбой дано -
Все Время - врач несет: кошмар бессонницы и сна,
В час - одиночества по шестьдесят часов,
И преданную грёзу - утешенье всё же,
И отупенья чад, лицом к стене, -
Все сильно действует, но мне не помогает ...
Почему упорно так забвенье убегает?
Зачем он, этот груз тоски немой?
Тревожно - ноющие сердца перебои? ..
Нет, не поможешь тем померкшей жизни!
Болезнь угадана, уже диагноз слышим:
Надежды никакой, виновны в том не мы ...
Здесь не откупимся ни сожаленьем, ни отчаяньем,
Здесь отдадим всё, даже то, чего не замечаем,
Всё позабудем мы - что есть, и чего нет ...
Явись негаданно, утешь меня обманом,
Хоть тенью искренности и сочувствия спаси!
Всему поверю я, всем россказням ребячьим,
Душа в восторге неизменном примет всё,
В желанье радости бессмысленной святой.

* * *
КАПРИЗ ІІІ

В строкатім лахмітті своїх почуттів
Я вижебрать крихту кохання хотів.
Воно - як повітря. Воно - як життя.
До тебе я руку благально простяг,
Та милостині мені не судилось:
Рука простягнена так і лишилась,
І я, в безповітряний простір закутий,
Вдихаю болю свою отруту -
Коли ж бо, трагікомічний жебрак,
Інакшого я й не маю добра.
Ану-бо, справді: в пурпур який
Укриєш серця свого ганчірки!?
Натягнеш які на себе шати?
Чим жити станеш? Чим можеш пишатись?
- Тим, що ніхто і вона не знає,
В якій я темній прірві одчаю?
- Тим, що жебрацтво сховати я зміг:
Часом - байдужість, хвилинами - сміх ?!
- Тим, що кохання , людяно-ясне,
Спалахнуло й хтозна-коли загасне?
Що на верхів'я знісся, зневаживши мури,
знехтувавши окови?
- Але жебракові -
Коли ані крихточки зі стола,
З цього, далебі, втіха мала...

КАПРИЗ ІІІ

В пестрых лохмотьях нахлынувших чувств
Выпросить крошку любви я хочу.
Она - словно жизнь, словно воздух мой.
Руку к тебе протянул я с мольбой,
Но подаянья мне не дождаться:
Руке суждено пустою остаться,
И я, безвоздушным пространством объят,
Вдыхаю боли сердечной яд -
Такой вот случай трагикомичный,
Ведь я и не имею добра, я - нищий.
Действительно: в пурпур какой мне одеться,
Чтоб мог укрыть он тряпьё мне сердца!?
Натянешь наряды как у вельможи?
Чем станешь жить? Чем гордиться сможешь?
- Тем, что не знает никто и она,
Достиг я отчаяния тёмного дна?
- Тем, что лишь нищим стал я для всех:
Всегда - равнодушие, изредка - смех?!
- Тем, что любовь, человечески-ясная,
Вспыхнув, кто знает, когда угаснет?
Что на вершины взлетев, без утайки
презрела оковы?
- Но попрошайке -
Когда и крупинки нет со стола,
С этого, вроде бы, радость мала ...
* "Капризи" автор написав, переймаючись настроями героя роману, задуманого, але так і залишеного.
* "Капризы" автор написал, задаваясь настроениями героя романа, задуманного, но так и оставленного.

* * *
ДРУЖИНІ

Думками збираю наймення ніжні, якими раніше
Тебе й не звав:
Вони в брудному повітрі в'язниці, мов подих
лісних недосяжних трав.
Напружую нерви, всім мозком рвуся в глухі
коридори, крізь стіни німі,
Де ти, осяйна моя, зоряна мріє, сніжинко біла, танеш в
тюрмі.
Поглянь оком серця - над смородом темним то
мій рядок тремтить, ожива.
Відчуй, упізнай в безгомінні ворожім мої до тебе
нечутні слова:
Згадай, скільки років удвох ми блукали
химерними нетрями десь у житті,
Усе нам здавалось, - іще не жили ми, і щастя не те ще,
І мрії не ті.
А втрат не злічити. Одна, поки й віку, в серцях
залишила кривавий карб.
Знаєш сама - світові буревії пожерли й у нас
найдорожчий скарб
Та все те минуло.
Скупе було щастя, рясні невдачі, покручена путь.
Забудь все лихе, пам'ятай лише добре, образи,
невдячність мою забудь...
А нині, здається, поріг останній переступити
повинні ми, -
Здається, самі себе втрачаєм, позбавлені права
бути людьми.
З'єднаймо ж сили, зберімо спокій, зустріньмо
збройно хвилину страшну,
Розлучені грубо, ми скрізь пронесімо думку одну
і душу одну.
Помічено здавна, що лихо не вічне, зазнаєм, може,
на краще змін:
Спокійних, незламних, немовби тих самих, колись
нас зустріне єдиний наш син.
З любов'ю до тебе, з вірою в тебе усе знесу,
подолаю я,
Без краю близька, до одчаю далека, болісно люба
дружино моя.

1944. Березень.
Полтава.
* Написано й передано у в'язниці.

ЖЕНЕ

В мыслях нежные я собираю названия,
которыми раньше тебя и не звал:
Они в удушье тюрьмы, как дыхание
лесных недоступных прежде мне трав.
Напрягши нервы, стремлюсь всем мозгом я,
пробиться сквозь стены хочется мне
Туда, где ты, мечта моя звездная,
снежинкой белой таешь в тюрьме.
Взгляни глазом сердца - над тёмным смрадом
дрожит строка моя, что жива.
Почувствуй, узнай в безмолвии вражьем
мои, что тебе лишь слышны, слова:
Припомни, сколько лет мы бродили,
вдвоём по трущобам брели в темноте,
И всё нам казалось, - ещё мы не жили,
и счастье не то, и мечты не те.
Не счесть утрат. Не одна кровавый
навечно в сердцах оставила след.
Ты знаешь, что мировые бураны
и нам причинили множество бед.
Но всё миновало.
Скупым было счастье, часты неудачи, извилист был путь.
Забудь все плохое, лишь лучшее помни,
и неблагодарность мою позабудь...
И, кажется, нынче порог свой последний
уже перейти мы с тобою должны, -
И, кажется, сами себя мы теряем,
и даже лишают нас прав быть людьми.
Единством сильны, соберёмся спокойно,
и встретим с оружием страшные дни,
Разведены грубо, везде пронесем мы
единые мысли и души свои.
Замечено издавна, беды не вечны,
изменится к лучшему время, даст Бог:
Спокойны, несломлены будем, конечно,
когда нас единственный встретит сынок.
С любовью к тебе и с верой в тебя
всё преодолею и вынесу я.
Близка бесконечно и так далека,
жена дорогая до боли моя.

1944. Март.
Полтава.
* Написано и передано в тюрьме.
* * *
Простягни через простір свою знеможену руку,
Забудь, що далеко, сядь коло мене поруч -
Ну, помрієм, абощо, в передсвітанкову пору,
Немов не між нами відстань лежить
і роз'єднання роки.
Бач, набігла якраз така незбентежена хвиля:
Тиша. І все, що гнітило, ніби розтало.
Колишнє в пам'яті стеле намітку несталу
І диханням дальнім твоїм хвилює
і повнить її поволі.
А що, коли б і справді ще судилося щастя?
Коли б виплило - жадане, тихе, промінне?
Закипіло б у грудях, неначе озеро спінене,
І світ б и навколо заграв, убрався в райдуги чисті.
Ми, суворі, несміливі, стримані, вихованці
німотного спаду,
Мов засніжені, мов би вагаючись іній той розтопити,
Зніяковілі, не вірячи, ми б не знали, де стати й на яку
ступити...
А воно струмувало б, те щастя, очі засліплюючи,
займаючи подих.

Протяни сквозь пространство свои изможденные руки,
Позабудь, что мы вместе будем очень не скоро -
Ну давай помечтаем с тобой в предрассветную пору,
Будто нет между нами расстояний
и лет разлуки.
Посмотри, набежала как раз такая волна зыбко нежная:
Тишина. И всё, угнетавшее, будто пропало.
А прошедшее в памяти стало стелить покрывало
И дыханием дальним твоим взволнован сейчас
как прежде я.
Ну а что, если вправду счастью еще суждено случиться?
Когда б оно выплыло вдруг - лучисто, тихо, желанно?
В груди закипело б, как озеро в жерле вулкана,
И мир бы вокруг заиграл, облачился в радуги чистые.
Мы суровые, робкие, сдержанные, воспитанники
немого страданья,
Как заснеженные, словно колеблясь иней тот растопить,

Смущены, не веря, мы бы не знали, где встать
и куда нам ступить ...
А оно струилось бы, это счастье, глаза ослепляя,
перехватывая дыханье.

* * *
МОЛИТВА АТЕЇСТА

Я благаю Бога Збігу Обставин
І тебе, Випадковості Богине, молю
Зберегти, для людського життя зоставить
І мені повернути дружину мою.
Я про душу й серце її турботи не маю нітрохи,
Ні найменшої, й ходить мені не про це:
Знаю, скрізь вона, там навіть, де ніякої змоги,
Стане людяності найчистішим взірцем.
Досить буде того, аби не померла в неволі,
Та щоб винесла звідти не висохлим зовсім чуття свої -
Хай принижень тупих і сердечних задушливих болів
Оминає по змозі мертвотна отрута її.
Я не щастя прошу - для нас то було б занадто,
Ми б у щасті не сміли, гнапевно, й очей піднять,
Ми не знали б, якою ступити й де його стати,
Мов у пишнім палаці ніякова вбога рідня.
З нас доволі більш аніж скромної втіхи -
Жим знов чим жили, й разoм серед тьми
Тих же прагнень нести запалений віхоть,
Що й раніше несли, не пригашуючи ні на мить.
І як досі в неволі, у владі людиноподібних
Людський образ і мрії потрапили ми зберегти,
Дайте, хай і на волі, хоча на стежках непишних І бідних
Наша старість промінням поезії Й істини замерехтить.
Тож благаю тебе я, Боже Збігу Обставин,
І тебе, Випадковості Богине, молю
Нам кінець життя достойний і вільний зоставить,
Добре ймення й пошану, малу хоч, у ріднім краю.

МОЛИТВА АТЕИСТА

Я молю тебя, Бог Стечения Обстоятельств,
И тебя, Случайности Богиня, молю
Сохранить, для жизни людской оставить
И вернуть мне супругу мою.
О душе и сердце её я не имею волнения
Ни малейшего, и забота моя не о том:
Знаю, даже там, где возможности нет, без сомнения,
Человечности станет чистейшим она образцом.
Хватит даже того, чтобы не умерла в неволе,
Чтобы чувства её не высушил горя смрад -
Унижений тупых и сердечных удушливых болей
Пусть её обойдёт по возможности мертвенный яд.
Я не счастья прошу - ведь для нас это было б сверх меры,
Мы бы в счастье не смели, наверно, и взгляда поднять,
Мы не знали б, куда нам ступить и что следует делать,
Как в богатом дворце не знававшая роскошь родня.
Нам и более скромной, пожалуй, радости хватит -
Снова жить тем, чем жили, и вместе быть среди тьмы,
И стремлений прежних нести пылающий факел,
Что и прежде несли, не гася ни на миг его мы.
И как прежде в неволе, в плену человекообразных
Человеческий образ и мечты сберечь мы пытались,
Дайте, пусть на свободе, хоть на тропах нужды непролазной,
Наша старость лучами поэзии и истины замерцает
. Умоляю тебя, Бог Стечения Обстоятельств,
И тебя, Случайности Богиня, молю
Нам хоть жизни конец достойным и вольным оставить,
Имя доброе и уважения малость в родном краю.

* * *
Бувало інколи: вертаючи додому,
Лиш рідні обрії замайорять здаля,
Нетерпеливістю поборюючи втому,
Думками забарний прискорюючи шлях,
Я рвався, щоб тобі чимскорше розказати,
Що бачив, чим мене стрівала далечінь,
І сердивсь, коли хтось, а найчастіш сама ти
Вривала розповідь - мов спершу відпочинь,
Не надто беручи поважно й урочисто
Хвилину, що мене сповняла до країв
Не очевидністю для всіх ясного змісту,
А пломенем, який приховано гoрів.
І от тепер судилось прокладати
До дому стежечку - до того, що нема,
Нетерпеливістю поборюючи дати,
Думками деручись крізь гущину оман.
Та ніби й час уже с тобою поруч сісти,
І з тим же пломенем, який горів колись,
Тихенько, з усміхом спокійним розповісти,
Як загубив життя... а решту все приніс...
Я вірю буде так: перед тобою знову
Усе, що сталося, як саван простелю,
І стану сердитись, коли перервеш мову
Словами співчуття, обурення, жалю
Чи осуду...

1950 г.

Когда домой вернуться мне случалось,
Едва завидев горизонт родной,
Нетерпеливость, победив усталость,
Мне сокращала долгий путь домой.
Я рвался рассказать, спеша весьма,
Что видел, чем меня встречали дали,
Сердясь, коль кто-то, чаще - ты сама
Речь прерывала - отдохни вначале,
Вниманием таким лишь отнимая
Миг, когда мыслью переполнен до краёв,
Америк ей, отнюдь, не открывая,
Но, ей горя, пожар тушил потоком слов.
И вот теперь случилось, как когда-то,
Домой, хоть дома нет, торить тропу нежданно,
Нетерпеливостью превозмогая даты,
Продравшись мыслями сквозь заросли обмана.
Сесть вместе время выдалось с тобой нам
И с прежним пламенем ответить на вопрос,
Всё рассказать с улыбкою спокойно,
Как жизнь я погубил… а прочее принёс…
Я верю: пред тобой, как в миги прежних встреч,
О прошлом расстелю, как саван, рассужденья.
И рассержусь, если прервёшь ты речь
Словами жалости, сочувствий, возмущенья
Иль осужденья…

1950 г.

* * *
Якщо ти про мене пам'ятаєш досі,
Встань цієї ночі, вийди за поріг -
Розлилося блиску зоряного досить
По небесній ниві об ясній порі.
Ти сузір'я Воза відшукай у небі,
Глянь на нього пильно, посміхнись йому,
Адже віз той світить, певно, й ще де-небудь,
Адже й тут мені він сяє в ніч німу.
Може, то насправді, може, тільки сниться,
Мабуть, я ніколи й не збагну того, -
А мені привозить срібна Колісниця
Відблиски тремтячі погляду твого.
Хай між нами простір, хай між нами горе,
Хай нас розметали бурі життьові -
Є у мене втіха - ледве гляну вгору -
В ніч ясну - від тебе зоряний привіт.

6.IV.1953

Если обо мне ты до сих пор помнишь,
Этой ночью встань и за порог шагни -
Столько блеска в небе в звёздную полночь -
На небесной ниве всюду звёзд огни.
Ты созвездие Воза* отыщи в небе,
Посмотри внимательно, улыбнись светло,
Всюду Воз тот светит, кто бы где не был,
Вот и мне сияет здесь, бедам всем назло.
Может, в самом деле, может, только сниться,
Я, пожалуй, я никогда не пойму того, -
Мне везёт серебряная Колесница
Отблески дрожащие взгляда твоего.
Пусть меж нами горе, пусть меж нами версты,
Пусть нас разметали бури трудных лет -
Есть у меня радость - в небе позднем звёзды
Ясной ночью шлют мне - от тебя привет.

6.IV.1953

* Созвездия Воза (Большого и Малого) или Колесницы так украинцы называли Большую и Малую Медведицу.

* * *

 

 

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*
# Кюнцли Романа ответить
Марк - перфекционист. Каждое слово должно быть идеально по содержанию, звучанию и эмоциям.
15/09/2017 18:35:38

Связь с редакцией:
Мейл: acaneli@mail.ru
Тел: 054-4402571,
972-54-4402571

Литературные события

Литературная мозаика

Литературная жизнь

Литературные анонсы

  • Дорогие друзья! Приглашаем вас принять участие во Втором международном конкурсе малой прозы имени Авраама Файнберга. Подробности на сайте. 

  • Афиша Израиля. Продажа билетов на концерты и спектакли
    http://teatron.net/ 

  • Внимание! Прием заявок на Седьмой международный конкурс русской поэзии имени Владимира Добина с 1 февраля по 1 сентября 2012 года. 

Официальный сайт израильского литературного журнала "Русское литературное эхо"

При цитировании материалов ссылка на сайт обязательна.