РУССКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЭХО
Литературные проекты
Т.О. «LYRA» (ШТУТГАРТ)
Проза
Поэзия
Публицистика
Дар с Земли Обетованной
Драматургия
Спасибо Вам, тренер
Литературоведение
КИММЕРИЯ Максимилиана ВОЛОШИНА
Литературная критика
Новости литературы
Конкурсы, творческие вечера, встречи
100-летие со дня рождения Григория Окуня

Литературные анонсы

Опросы

Работает ли система вопросов?
0% нет не работает
100% работает, но плохо
0% хорошо работает
0% затрудняюсь ответит, не голосовал

ПРАЗДНИК ПО ПОВОДУ ...

Юрий Герловин

По пыльной деревенской улице катится обод от тележного колеса. Обод ржав. И немного сплющен, от чего катится, как бы прихрамывая. За ним бежит мальчишка лет шести с проволочным крюком в правой руке. Догнав обод, он подталкивает его аккуратно крюком, и обод снова набирает обороты. Добежав до околицы, мальчуган подхватывает обод левой рукой и идёт обратно в деревню.

Уже почти середина апреля. Неделю стоит яркая солнечная погода. Единственная в деревне улица настолько обесснежила и просохла, что стала привычно-пыльной. Снег, похожий на мыльную пену, местами ещё лежит на полях и в лесу.
В деревне Чудино жилых лишь девятнадцать домов. Остальные стоят пустыми вот уже не один год. С закрытыми ставнями, заколоченными дверями, но не разорёнными, не разграбленными. Хоть у некоторых и крыши подгнили, и крыльца осели. Деревня значится бригадой колхоза «Победа». То есть — чудинская бригада. До центральной усадьбы, бывшего села, а теперь посёлка городского типа, Красный Бор, семнадцать километров полного бездорожья. Если, конечно, дорогой можно назвать неглубокую, шириной с телегу, глинистую канаву, вихляющую по лесу.
Чудино неспешно готовится к посевной. Но впереди ещё месяц. И никакой суеты. Большинство на своих огородах. Кто-то лязгает железом в громадном сарае, именуемом мастерскими. У другого сарая, так называемого — гаража — настежь распахнуты ворота и виден трактор ДТ-54. А из, невидимого из-за домов, скотного двора иногда слышится спокойное, даже ленивое, мычание коров.

Однако, около конторы, бывшего сельсовета, всё же видна нездоровая суета. Три мужика громко спорят и машут руками. На всех ватники неопределённого цвета, тёмные брюки заправленные в резиновые сапоги с вывернутыми наружу голенищами и кепки-шестиклинки с пуговкой. Будто все трое из одной команды. Только неизвестно какого вида спорта.
Пожилой широкоплечий мужик солидного для деревни вида убеждает в чём-то двух других.
– Да только что Василий сам слышал. Сперва по своему детекторному приёмнику. А потом по «Урожаю». Обормоты! Электричество-то зачем вдруг включили в неурочный час?
– Мало ли для чего. Может профилактика, — хмыкнут высокий парень и, глубоко соснув цыгарку, пустил дым из обеих ноздрей.
– Сам ты профилактика! Сколько годов включают только с шести до восьми? А если ремонт или что, так ва-а-бще не включают.
Подошла рослая девушка. В кирзовых сапогах и тоже в ватнике, из под которого виднелось синее платье в белый горошек.
– А чего вы все так расшумелись-то? Андрей Петрович, — обратилась она к широкоплечему, — сегодня же за почтой. Надо «Огонька» седлать.

С тех пор, как Чудино из отделения колхоза понизили до бригады из-за малого количества колхозников, электричество включали утром и вечером только с шести до восьми. Связь с центральной усадьбой тоже была только утром, когда давали свет, так как можно было включить колхозную радиостанцию «Урожай». Сухие батареи к радиостанции давно сели, новых и в центральной усадьбе не было, поэтому связь и могла быть только при включённой в сеть радиостанции. А за почтой приходилось посылать в Красный Бор кого-то из своих деревенских. И так вот уже пять лет. Ездить за почтой раз в неделю определили Таню Грушину. Она прошла курсы лаборанта молочной фермы, по грамотности шла сразу после бригадира, того широкоплечего, и Васи-тракториста. Да и времени у неё было больше, чем у остальных.

В чудинской бригаде было два звена — молочное и кормовое. Техника подчинялась непосредственно бригадиру, бывшему танкисту, командиром танка прошедшим всю войну. Колхозное стадо в 47 коров. Два быка. Выпас довольно большой. Поле под турнепсом и поле под свёклой. На зиму сено накашивали на полосе вдоль леса. Одним боком деревня выходила к неширокой спокойной речушке Выря. У колхозников — у кого корова, у кого коза, куры, гуси. А кто и поросёнка заводил. Живи — не хочу! От начальства далеко. Бригадир толковый, не злой. Сам родился здесь же, когда ещё деревня была аж в сто с лишним дворов. Свой мужик. Никого в обиду не даст. Да и за него все горой встанут.

– Ну, так седлай! Чего стоишь?
Андрей Петрович ткнулся взглядом в Таню.
– Давай по-быстрому! Сейчас Василий слыхал по «Урожаю», что наш человек в космосе летает. Вот, электричество включили. Давай, узнай в правлении, что и как.
Таня схватилась за грудь, потом — за щёки.
– Как в космосе? Туда же собак пускали. Они ж там и остались.
– Так вот и узнаешь всё. А ну, быстро!
Девушка рванулась к конюшне.

Высокий парень выплюнул окурок, вытер рукавом рот и хлопнул по спине щуплого рыжеватого мужичонку, стоявшего рядом:
– Пошли, Михеич, к Ваське. Послушаем, что он нам набрешет.
Потом повернулся к бригадиру:
– Ну, ты же, Петрович, умный мужик. Ну, сам подумай. Тут лопасти к плугу не достать. Что нам с тобой вчерась в усадьбе говорили? Мол, металла нет, мол, того нет, сего. Так на хрена ещё в космос лезть? Ну, собак несчастных запузырили. Ну, а человеку-то что там ловить?
Промчалась галопом Таня. Что-то крикнула и скрылась за околицей.
Андрей Петрович набычился и показал кулак парню.
– Ты, обормот, прикрой хлебало. Хорошо, посторонних тут нет. Иди, иди к Ваське. А потом я к тебе в кузню загляну и из тебя лопасти к плугу делать буду.
Повернулся и вошёл в контору, хлопнув дверью.

Василий-тракторист. Васька. Васёк. Темноволосый, крепкий парень среднего роста. Он ещё до армии слыл одним из самых сильных в деревне. Первым шёл кузнец Семён. Тот, что спорил с бригадиром. Вторым — сам бригадир, Петрович. А третьим уже Вася. Почему и послали его после окончания семилетки на курсы трактористов-шоферов. Отец Василия, Фёдор Кузмич, дядя Фёдор, как все звали его уважительно, сам был шофёром. И Вася с малолетства был им научен водить и чинить машину. Старую полуторку, приписанную к бригаде, на которой его отец возил в центральную усадьбу утренний, а вместе с ним и вечерний надои молока, а когда надобно было, то и любой другой груз. В армии Василий служил в артиллерии тягачистом. А у полковых связистов приохотился к радиолюбительству. Парень доброжелательный, контактный, сообразительный кое-чему нахватался у радистов. Даже привёз, демобилизовавшись, собранный своими руками детекторный приёмник.
Вернувшись из армии, получил трактор ДТ-54, который перед этим одиноко ржавел почти полгода, так как тракторист, кстати, тоже Василий, женился и уехал в Тулу на стройку. За неделю Вася в колхозном гараже без посторонней помощи, в одиночку, весь трактор полностью разобрал, промыл все детали, собрал и отладил. И вот, в воскресенье, Василий сел за фрикционы и включил двигатель. Трактор мгновенно взревел, выпустил густую струю чёрного дыма и, вырвавшись через открытые ворота гаража, промчался метров пятьдесят, перед конторой остановился, как вкопанный, затем дал задний ход, крутанулся на месте пару раз и медленно задним ходом подъехал к гаражу. И всё это на глазах самого бригадира и нескольких колхозников. На давно не слыханный рев трактора подбежали и другие. Вася заглушил двигатель. Затем снова включил. Рыкнул несколько раз и выключил окончательно. Трактор был в порядке.
Бригадир, Андрей Петрович, медленно подошёл, опёрся рукой о вычищенный до блеска капот, похлопал по решётке и развёл руками. Дескать, нечего сказать. Молодец! И обернулся к васиному отцу, что стоял среди любопытствующих:
– Ну, Фёдор Кузмич! Какого мастера родил! Спасибо!
Мать Васи, что стояла тихо чуть позади мужа, при этих словах промакнула кончиком платка краешек глаза.

И вот сегодня, придя из гаража, Вася привычно покрутил ручечку на приёмнике, настроился на какую-то станцию и услышал, сквозь скрип и треск, что, вроде, мы запустили в космос человека. Имя и фамилию он не разобрал. Но твёрдый и торжественный голос Левитана он узнал сразу. Тут вдруг замигала, потом ярко засветилась электрическая лампочка под потолком. И он догадался включить сельскую радиостанцию «Урожай», которую ему отдали в починку, и которую он вчера вечером, когда дали свет, уже опробовал. И из встроенного динамика громко и уверенно сам Левитан сообщил ему, что майор Юрий Алексеевич Гагарин совершил первый в мире облёт Земли в космическом аппарате «Восток».
Выскочив на улицу, дома никого не было, он наткнулся на деловито шагавшего бригадира.
– Андрей Петрович, — заорал Вася, — мы человека в космос запустили!
Петрович не понял. Остановился и тупо посмотрел на Васю. В голове у него ещё крутились свои мысли. Но Вася прямо в ухо ему проорал новость снова. И добавил:
- И по приёмнику, и по «Урожаю» только что передали!
Бригадир продолжал молча стоять.
Вася махнул рукой и побежал в дом.

И вот теперь в дом ввалились Михеич и Семён.
– Ну, ты, мастак, говори, что случилось, — Семён встал перед Василием, сидящем у стола, на котором стояла радиостанция . Неслась бравурная музыка.
– Вот опять передали, что майор Гагарин совершил облёт Земли и благополучно приземлился в заданном районе, — торжественно сказал Вася.
Неверующие, молча, разинули рты.
– И ... как это … уже приземлился? Живой? — после паузы, с чего-то вдруг охрипнув, Семён упёрся ручищами в стол.
– Ну, так передали, — Вася тоже вдруг с сомнением посмотрел на «Урожай», — уже два раза слышал.
Тут тихоня Михеич, обрёл дар речи, сорвал с головы кепчонку и, хлопнув сперва по спине Семёна, а потом по столу, взвизгнул:
– Ну, дают! Ну, мужики! Как его зовут-то, пилота?
– Не пилот он, а космонавт. А звать — Юрий Алексеевич.
– Чего-о? Юрий? Так он же тёзка мне!
– Ты ж, Георгий, — Семён повернулся к Михеичу.
– А маманя моя меня всегда звала Юркой. Это уж после войны стали звать меня Михеич. По отчеству. И твоя маманя, тётя Маруся, царство ей небесное, звала Юркой тоже. Ты что забыл, Сенька?
Семён качнул головой туда-сюда, а потом кивнул:
– Да, Михеич, точно. Ну, так с тебя и приходится.
Музыка вдруг прекратилась. Все напряжённо уставились на радиостанцию. Через несколько секунд раздался знакомый левитановский баритон, слово в слово подтвердивший сказанное Василием.
И Михеич, и Семён набросились на Василия, стали его трясти и мять:
– Ну, Васька! Ну, молодец! Пошли к Петровичу. Праздновать надо.
И вся троица, прогрохотав сапогами по крыльцу, побежала в контору.

А в конторе, в Красном уголке, уже давился народ. Человек тридцать. Почти пол деревни. Кто-то сидел на стульях, но большинство почему-то стояло. Новость узнали от Тани, седлавшей «Огонька». И вот, разнёсшийся по деревне слух, собрал людей, а Андрей Петрович успокаивал, мол ждём Татьяну из центральной усадьбы с точными вестями. И тут ворвались Семён, Василий и Михеич. И Семён, схватив стул и грохнув им об пол, заорал хрипло:
– У ну-ка, тихо! Точно, наш космонавт, уже приземлился! Сами слышали. Только что. Сам Левитан объявил. Звать — Юрий Алексеевич Гагарин. Майор. Тёзка Михеича!

Наступила тишина. Михеич стоял, скромно засунув руки в карманы ватника, и улыбался.
– Ну, что я говорил? — бригадир прокашлялся. — Ну, Михеич, поздравляю!
– Надо отметить, — Семён выступил вперёд. — Как, Петрович?
Народ радостно зашумел. Михеича обнимали, теребили, хлопали по спине. Кое-кто из баб даже чмокал его в щёки.
– Прасковья, давай готовь, … что надо, — обратился бригадир к крепкой бабёнке в красной косынке. И к остальным, — отмечать будем здесь. Скоро будет Татьяна, узнаем детали. Всё! Все за дело!

Вдовая Прасковья Орехова работала в кормовом звене. А так же гнала свекольный самогон, до которого «Столичной» было, как до луны. Секреты ей достались от матери, бабы Даши. Частенько вкус продукта менялся. Но только к лучшему. Какие-то, неведомые простым смертным, добавки делали её самогон практически — лекарственным препаратом. После принятия даже приличной дозы, голова никогда не болела. Им делали и компрессы, и детей натирали при простуде. При Сталине за самогоноварение полагались шесть лет тюрьмы с полной конфискацией имущества. При Хрущёве срок понизили, но всё равно … тюрьма. Но односельчанам в голову не пришло бы «заложить» ни бабу Дашу, ни Прасковью. Привозимая автолавкой «Московская» или, как её звали в деревне, «сучок», не продавалась. Даже большие любители выпить говорили, что не хотят травиться «сучком». Да и стоил он в два раза дороже.
На то, что в Чудино не покупают водку, обратили внимание только при Хрущёве. Когда колхозников стали считать за людей и выдали паспорта, большинство из них тут же подались в города на стройки и заводы. Деревня опустела и отделение реорганизовали в бригаду. И автолавка стала приезжать не через день, а раз-два в неделю. И вот на тебе! Торговля водкой в этой деревне не идёт. Факт подозрительный. Как так, чтоб не пили в русской деревне? Но ни ОБХСС, ни члены правления колхоза, ни гонцы из райкома не могли обнаружить подвоха. А бригадир, Андрей Петрович, на вопрос, мол, разве в деревне не пьют, отвечал:
– Я непьющий и пьяниц держу вот где.
И показывал кулачище. Жест довольно убедительный, тем более что план выполнялся по всем показателям, ЧП в деревне не было и не отягощал бригадир правление колхоза лишними проблемами. В итоге махнули на Петровича доброжелательно рукой и даже выбрали членом парткома.
А сельчане, конечно же, пили, когда положено было. Но горьких алкашей-прогульщиков не было. Всё шло путём.

Муж Прасковьи, колхозный пастух Степан, слыл философом. Окончив четыре класса начальной школы, он захотел быть пастухом. Родители настаивали, чтоб он шёл учеником к плотнику, но он заупрямился. И даже битый пару раз отцом за это упрямство, пошёл подпаском в только что организованное колхозное стадо. Записался в избу-читальню и стал вскоре самым читающим в деревне.
В войну его почему-то определили на службу в редакцию фронтовой газеты. Удивительное совпадение интересов. Он не писал рапортов с просьбой отправить его на передовую, но в сложных ситуациях, в которые несколько раз попадала фронтовая редакция, проявил себя бесстрашным и находчивым солдатом.
А однажды, когда к расположению редакции вдруг вышла группа немцев, очевидно, разведчиков, и в перестрелке был убит пулемётчик охраны, Степан лёг за пулемёт и прикрыл отход обеих редакционных полуторок. Мало того, что группа немцев была уничтожена, а редакция спасена, так он ещё и нагнал редакцию через сутки, приволок «Максим» и принёс собранные у немцев какие-то документы. Редактор тут же представил его к ордену Боевого Красного знамени. Но здесь СМЕРШ вцепился в парня. Его три дня допрашивали, мол, где пробыл целые сутки, стращали и даже надавали по морде за упорно задаваемый вопрос: «За что?» И всё же редактор отстоял Степана и добился награждения. Дали Красную Звезду. Орден вполне достойный гордости. Так и вернулся он домой без единой медали, но с орденом. Снова стал пастухом. И пошла за него бойкая мастерица на все руки Прасковья.
А в прошлом году случилось несчастье. В стаде было два взрослых быка. Кирилл и Мефодий. Так их назвал Степан, когда вместо старого быка по кличке Орёл, отправленного на бойню, стаду дали аж двух породистых быков. Их выбил Андрей Петрович, как член парткома. Вполне приемлемое использование служебного положения. И вот Кирилл, тихо подойдя к Степану, ни с того, ни с сего ударил его в бок. Покряхтел Степан, полежал, а к вечеру погнал стадо на скотный двор. В ворота он входил уже согнувшись пополам и держась рукой за левый бок. Дояркам сказал, что ушибся и пошёл домой. На улице столкнулся с Петровичем. Увидев бледного, еле идущего Степана, бригадир устроил быстрый допрос и, выяснив в чём дело, взял его крепко за плечи повёл к гаражу, сказав, что сам отвезёт пастуха в больницу в Красный Бор. Но Степан заупрямился, говоря, что Прасковья вылечит его сама и быстрей. Петрович послушался и отвёл Степана домой. Прасковья, заохав, уложила мужа и велела бригадиру идти, мол, сама знает, что делать.
– Иди, Петрович, я к утречку отойду, — спокойно сказал Степан.
Петрович ушёл.
А утром деревня услышала крик Прасковьи. Сбежавшиеся увидали её лежащей поперёк Степана и громко рыдавшей. Сам Степан, вытянувшись, лежал на кровати с тихим просветлённым лицом, уставившись неподвижными глазами в потолок. Побежали за Петровичем. Но он уже сам шёл к дому Прасковьи. Войдя, подошёл к Степану. Молча, постоял и медленно закрыл ему глаза. Обнял Прасковью за плечи и вышел.
Так Прасковья стала вдовой. Но слыла состоятельной, так как имела небольшой, но твёрдый доход от самогона.

А пастушить уговорили деда Тимофея, который и в войну был колхозным пастухом. Бывший красный артиллерист, прошедший всю Гражданскую без единой царапины, в финскую войну потерял правую ногу до колена. Так обморозился, что чуть не лишился обеих ног. Но врач спас одну. С тех пор ходил Тимофей на деревянной культяпке, как он называл примитивный протез, который привязывал к правой ноге. А на левую зимой, весной и осенью надевал валенок с галошами.
– Мёрзнет нещадно, — говорил дед.

Вскоре прискакала на «Огоньке» Татьяна. Вбежала в контору, положила перед Петровичем стопку газет. Писем в этот раз не было.
– Ну? — Петрович отодвинул газеты в сторону.
Татьяна плюхнулась на стул перед столом бригадира и выпалила то, что уже и так было известно. Ничего нового. Но всё же — подтверждение этого необычайного известия.
– А что это бабы в Красном уголке суетятся? — Таня сняла платок с головы и вытерла им лицо.
– Как что? Праздник, как никак. А Красный бор — что? Ничего — по этому поводу?
– Не знаю. Я в правлении почту взяла, сказала, что «Урожай» в ремонте и заглянула в партком. А в парткоме сказали, чтоб я Вам, Андрей Петрович, передала то, что и передала. А мы ведь, это и сами знаем. Пьяных или веселья какого я там не видела. Всё тихо. Может, ждут команды из района?
– Может. — Бригадир задумался. — А космонавт, оказывается, тёзка Михеича.

Михеич или, точнее, Георгий Михеевич Ломов был ремонтником. Чинил нехитрую прицепную технику:плуги, сеялку, косилку и вообще всё, что придётся. Умелый тихий мужичок. Маленький, сухой и шустрый. Правда, если начиналась выпивка по какому-либо поводу, то уже со второго стакана падал трупом. Тогда жена его, Надежда, здоровенная доярка, брала мужа на руки и несла домой. Назавтра он, как штык, трезвый и деловой уже лязгал железом в мастерской.
Во время войны служил рядовой Ломов механиком в авиации. Даже получил медаль «За отвагу». По этому поводу напился, но не упал без чувств, как это стало с ним позже. А влез в истребитель, до этого уже приведённый им в боевую готовность, то есть к вылету, каким-то образом запустил двигатель и стал рулить по взлётной полосе. Сбежавшиеся пилоты и механики не знали, что в этой ситуации можно сделать. Но тут, комполка, сам асс, месяц как получивший Героя, выхватил пистолет и побежал за самолётом Михеича. Догнал и, когда Михеич притормозил и стал разворачиваться, вскочил на крыло, схватился за край открытого фонаря и треснул «пилота» пистолетом по голове. Заглушил двигатель, соскочил на землю и велел оттащить механика Ломова в санчасть. И может, обошлось бы «губой» или ещё чем, так как механик Ломов считался в своём деле ассом, но для особиста это было подарком. В итоге загремел асс-механик в штрафной батальон. А так как был он не из пехоты и чувства самосохранения почти не имел, то уже на следующий день по прибытии в роту, высунувшись из траншеи, чтоб посмотреть, где-там немцы, и сняв для удобства каску, получил пулю в голову. Чуть выше правого уха. Но выжил. Спасая ему жизнь, медики удивились, увидев свежие швы на макушке.
Так очутился он в госпитале в Куйбышеве. Как искупившему вину кровью, сняли судимость и вернули медаль. После выздоровления медкомиссия списала его вчистую из-за некоторого нарушения координации движений. Было это почти незаметно, но не мог он уже водить машину, а ведь до войны-то был шофёром. Поэтому, вернувшись в деревню, стал ремонтником.

И вот, как-то приходит он к бригадиру и говорит:
– Петрович, а хочешь я студер отремонтирую? И будет у нас два грузовика. Руки чешутся. У нас в полку было четыре студера, так нахвалиться на них не могли. С нашими полуторками то — то случится, то — сё, а с этими ничего. Работали, как часы.

Дело в том, что в начале пятидесятых в деревню, тогда ещё отделение колхоза, отдали американский грузовик «студебекер». Водитель колхозной полуторки, дядя Фёдор, хвалился, что выпросил его, будучи в центральной усадьбе. Машину там приговорили в металлолом. А дядя Фёдор сам был наслышан о высоких ходовых качествах «американца». Привёл машину в порядок, но берёг её. И в весеннюю, и осеннюю распутицу только на «американце» и можно было добраться из Чудино до Красного Бора. Ну, кроме как на тракторе, конечно.
Но со временем и эта машина сдала. Деталей к двигателю не было и грузовик встал на вечный прикол в гараже. Его не растащили на части, а кузов использовали, как место для складирования всякого нужного (авось пригодится) хлама.
И вот у Михеича зачесались руки поставить студер, как он звал машину, на ход. Бригадир недоверчиво посмотрел на энтузиаста, но зная его фанатичную тягу всё, что ни есть, доводить до ума, согласился. Даже дядя Фёдор, ревниво выслушав Михеича, кивнул и обещал через неделю кузов освободить. Но от спора предложенного Михеичем, мол, через пару месяцев студер заработает, отказался. И чувство самосохранения его не обмануло. Грузовик вскоре оттащили из гаража в другой сарай, под названием — ремонтная мастерская, в ведомство Михеича. Дело было в конце мая. Что делал со студером мастер — покрыто тайной. При посторонних он занимался плановым ремонтом и никто не видел Михеича, копошащегося у полумёртвой машины.
И вот в августовский ливень над деревней раздался необычный гудок клаксона. На высокий прерывистый звук выглянул из кузни Семён, на крыльцо конторы вышел Петрович. Ещё несколько проходивших остановились, укрывшись под навесом гаража. Из ремонтных мастерских, едва слышно урча мотором, мягко выкатился «американец». Прокатился по улице, дал задний ход и подъехав к конторе, остановился перед крыльцом. За баранкой сидел Михеич. Перегнувшись, он открыл дверь и пригласил бригадира:
– Петрович, принимай работу.
– Давай, в усадьбу. Доедем? — бригадир опасливо забрался в кабину. — Там сейчас Фёдор Кузмич на полуторке, так что, если что — на буксире приедем.
Михеич, молча, пожал плечами и студер двинулся в лесную размокшую колею.

Ливень был жуткий. Вода стояла стеной. Условия для испытаний — самые, что ни на есть, суровые. Часа через три на околице услышали шум мотора. И в деревню въехал студер, волоча на тросе полуторку. В кузове студера был кирпич для нового гаража с ремонтной базой, который правление колхоза обещало уже второй год. Колёса несчастной полуторки сплошь были облеплены дорожной глиной. Хмурый дядя Фёдор вылез из кабины, отцепил трос и уже своим ходом въехал в гараж. А студер подъехал к конторе. Дождь почти прекратился. Только моросило.
– Ну, мастер, спасибо! — Петрович пожал Михеичу руку. — Сдай машину Фёдору Кузмичу. Жаль, что у тебя прав нет. Ну, ничего. Ещё раз, спасибо.
Бригадир вылез из кабины, хлопнул ладонью «американца» по крылу и быстро зашёл в контору.

Андрей Петрович кашлянул, потёр подбородок и сказал Татьяне:
– Поди, скажи Василию, чтоб принёс «Урожай». А то связи уже третий день , как нет. Он же починил радиостанцию. Вот и доложим, что всё в порядке, радуемся за успех советской науки и техники. Заодно передай Прасковье, чтоб капли никому не давала.

После команды бригадира женщины занялись подготовкой к празднованию взятия космоса советской наукой. А мужики отправились завершать трудовой день. Семён же с Михеичем пошли с Прасковьей помогать ей разливать самогон из бидона по бутылкам и банкам. Но по пути у Семёна возникла идея. Зачем, мол, разливать-переливать, когда можно принести бидон в Красный уголок и перелить питьё в алюминиевый бачок с краником и кружкой на цепи. Бачок с водой использовали летом в жару. А сейчас он стоял пустой. На том и порешили.
Дома у Прасковьи достали из подпола молочный сорокалитровый бидон. Прасковья открыла крышку. Самогон плескался у самого горла бидона. Сорок литров, точно.
– Не мало на всех-то? — спросил Семён.
– Ты, что? Думаешь я весь отдам? — встрепенулась хозяйка бидона. — А кто платить будет?
– Не жмись, Прасковья. Такой день! — Михеич погладил Прасковью по плечу.
– Лапу забери, а то Надьке скажу.
Михеич отошёл от бидона.
– Да Петрович тебе выпишет премию и дело с концом, — отпарировал Семён. — Коли он сам велел готовиться, так в долгу не будет.
– Ну, да. Ты что, Прасковья, Петровичу не доверяешь? — осмелел Михеич. — Ну, несём или нет?
Пока Прасковья на секунду замялась, Семён решительно ухватился за ручки бидона, поднял его на грудь и понёс к выходу:
– Михеич, за мной!

Застолье в Красном уголке устраивалось впервые. Импровизированные столы мужики сгородили из козел для пилки дров и разнокалиберных досок и щитов. Недостающих стульев нанесли своих. Столы женщины покрыли разномастными скатертями. Наставили всякой посуды с нехитрой, небогатой снедью. У двери поставили на тумбочке бачок с кружкой на цепи. Бачок под крышку был залит прасковьиным духмяным самогоном.
Вошёл Андрей Петрович. Строго осмотрел помещение и махнул рукой, дескать, давай!
И вот, наконец, все уселись. Налили. И бригадир произнёс первый тост за советскую науку и технику, которые не только запустили первого человека в космос, но и благополучно этого человека вернули на Землю. Выпили дружно и молча. Поели немного. Подождали пока всем нальют снова. Петрович кашлянул, встал и дрогнувшим голосом произнёс:
– За здоровье самого смелого человека на Земле, Юрия Алексеевича Гагарина.
Все тоже встали и торжественно выпили. Закусывали уже оживлённо. Стали рассуждать, как же это можно было приземлиться да ещё и в заданном районе. Почти все мужики уже выучили на память сообщение Левитана.

– А за тёзку чего же не пьём? — стукнул кружкой об стол Семён
Все весело загалдели. Снова стали разливать самогон. Звенели стаканы, звякали кружки. Не успели приготовиться, как встал дядя Фёдор:
– И вправду надо выпить за Михеича. Такого мастера и в космос не страшно пустить. Там ведь тоже авария может случиться.
– Типун тебе на язык! — закричали дружно бабы.
Но Петрович стукнул ладонью по столу и все замолчали.
– Так вот я и говорю, — продолжал дядя Фёдор, — техника есть техника. А Михеич и космическую машину починить сможет. Это я вам говорю! И не даром он — тёзка. Полетел бы ты в космос, Михеич?
– Так я его и пущу! — спокойно, но грозно ответила вместо мужа Надежда и прикрыла его локтем. — Ты его не подбивай Фёдор Кузмич. Ты своего Василия лучше подбивай. Он у тебя и тракторист, и шофёр, и даже радист. Там такие больше пригодятся.
– Да я и не подбиваю. Я просто говорю, что Михеич ничуть не хуже. Ну, конечно же, если бы пришлось.
– Ладно, хватит спорить! — заорал Семён и его поддержали:
– За тёзку! За тёзку!

Бывшее в начале, торжественное оживление после третьего тоста переросло в оживлённое веселье. Разговор превратился в гул. Говорили, смеялись, спорили. И, конечно, пили. Пересаживались с места на место. Звенели посудой.
Много чокались с Надеждой:
– Ну, Надежда, и мужик у тебя. Маленький да удаленький.
– Интересно, а похож Михеич на того, ну, на Гагарина?
– Завтра, наверное, в газетах портрет будет, — заметила Таня. — Андрей Петрович, завтра надо бы за газетой.
– Завтра утром по «Урожаю» узнаем, что и как, — Петрович кивнул, — потом и сгоняешь.
– А Михеич меня сегодня обнима-ал, — кокетливо пропела Прасковья.
– Врёт! — закричал Семён, — я свидетель.
Надежда стала оглядываться, мол, где её муженёк.
– Ну, гладил, — продолжала настаивать самогонщица лукаво.
– Да это мы с ним у тебя самогон выманивали, — смеялся Семён. — Ты, Надька, не боись. Михеич не блядун. Все знают. Я свидетель. Она, Петрович, не хотела самогон давать. Ты велел, а она упиралась.

– Михеич, ты где? — спросил Петрович.
Все стали смотреть кто куда. Первым делом, конечно, под стол. Потом — по углам. Надежда тоже заволновалась. Но Михеича не было нигде. Андрей Петрович встал и заглянул в свой кабинет. Но и там не было никого.
И тут все услыхали прерывистые гудки, что раздались на улице. Часть людей, грохоча отодвигаемыми стульями, вышла на крыльцо. Другие стали смотреть в окна. А по улице медленно катился «американец».
Ну, ладно бы — просто катился. Мимо онемевших людей проехал студер, из окна правой дверцы которого распластался красный флаг, что обычно вывешивали над конторой в праздники. А на капоте стоял бюст Ленина, привязанный за … шею грязной верёвкой. Стандартный бюст из папье-маше, покрытый белой масляной краской, стоял не шелохнувшись, почему-то лицом к водителю. То есть ехал задом наперёд.
Остолбеневшая толпа проводила взглядами машину. Студер же, отъехав метров тридцать, сделал аккуратную дугу, развернулся и направился к крыльцу конторы. Все, молча, смотрели. Медленно двигавшаяся машина шла прямо на крыльцо и, не затормозив, ткнулась бампером в одну из двух балясин, поддерживавших козырёк крыльца. Балясина надломилась и козырёк, хрустнув, повис над людьми. Бабы с визгом разбежались. Часть мужиков сбежала с крыльца, а часть заскочила в коридор конторы. Мотор заглох. И только тут все увидели, что за баранкой сидит Михеич. Бригадир что-то нечленораздельно прокричал, подбежал к кабине, рванул дверь и, вцепившись в Михеича, выдернул его наружу. Не выпуская его из рук, он припечатал Михеича несколько раз к кузову так, что у того едва не отлетели голова и руки.
– Ты что же, падла, делаешь! — хрипло закричал, никогда не сквернословивший, Петрович. — Убью суку!
Протрезвевшие сельчане сгрудились вокруг.
И вдруг Михеич осклабился, охватил грязными ладонями лицо Петровича и потянулся к нему с поцелуем:
– Юрий Алексеевич, тёзка! Кореш! Я за тобой. Когда летим, браток?
Все опешили. И Петрович тоже. Но Михеича из рук не выпустил. А тот продолжал:
– Ну, всё, тёзка! Сейчас только за Надеждой заедем и — летим!
После этих слов он обмяк и повис на руках Петровича. И тут толпа зашлась хохотом.
– Юрий Алекс... Тьфу ты, бес! Петрович, — подошёл дядя Фёдор, — брось ты его туда, — он показал на кусты у конторы. У него ж белая горячка началась.
– Сам ты — белая горячка. — Появившаяся Надежда выхватила мужа из рук Петровича, взвалила на плечо и пошла прочь.
Люди продолжали хохотать:
– Ну, Михеич! Ну, космонавт!
– Надежда, погоди! Он сейчас за тобой заедет!

Дядя Фёдор влез в кабину «студебекера», завёл мотор и дал задний ход. Только бампер оторвался от балясины, как она окончательно обломилась, а козырёк, покачавшись, рухнул на крыльцо. Несколько стоявших на крыльце мужиков, едва успели юркнуть в контору.
– Эй, постой! — Петрович бросился к машине, — Ленина-то снимать кто будет?
Дядя Фёдор остановился, вылез из кабины и с Петровичем стал осторожно отвязывать бюст вождя мирового пролетариата. Флаг из кабины вытащила Татьяна и отнесла его на прежнее место — в торец коридора конторы к фанерному постаменту, на котором было место и злополучного бюста.
Белый бюст был в грязных пятнах, а на шее грязные полосы. Петрович и Дядя Фёдор многозначительно поглядели друг на друга.
– Повеселились. — Петрович горько усмехнулся, держа в руках бюст.
– Неси, Петрович, в контору. Я сейчас белую краску принесу. Всё исправим.
Дядя Фёдор сел в машину и поехал в гараж.

– Ну, всё! Все по домам. Завтра будем наводить порядок.

Народ потянулся по улице. А бригадир понёс бюст в кабинет, где оттёр рукавицами, как мог, грязь с него. Тут Фёдор Кузмич принёс белую масляную краску и они оба, уже при керосиновой лампе, на два раза покрасили бюст и оставили сохнуть.

На завтра к семи часам, без напоминаний, народ собрался у конторы. Бригадир отпер дверь и все, как-то тихо, зашли в Красный уголок. Видно, ещё с вечера, протрезвев, поняли, чем шутка с бюстом Ильича может обернуться. Да и красный флаг — не игрушка. Что такое товарищ Сталин и НКВД ещё хорошо помнили. Молча, бабы и мужики принялись наводить порядок. Бригадир осторожно потрогал пальцем бюст. Краска высохла и Ильич торжественно белел на фоне развёрнутого красного флага, край которого крохотной, незаметно пришитой петелькой, цепляли за махонький, вбитый в стену гвоздик. Флаг на своё место ещё вчера , предусмотрительно, укрепила Татьяна. Бригадир вошёл к себе в кабинет, включил «Урожай», микрофон подключать не стал. Сел, обхватил голову руками.

Вошёл Фёдор Кузмич подписать накладную. Он вёз утренний надой в центральную усадьбу.
– Что передать твоей-то? Моя Наталья ей мочёных яблок собрала. Помогают.
Петрович подписал накладную.
– Только не говори про вчерашнее. Скажи, завтра приеду.
Фёдор Кузмич понимающе кивнул и вышел. Петрович смотрел в окно, как полуторка отъехала.

Жена Андрея Петровича, Нина Николаевна, лучшая доярка колхоза, неделю как лежала в больнице в Красном Бору. В этом году что-то стали опухать у неё руки. И лист лопуха прикладывала, и варёную картошку, и целебным самогоном натирала. Ничего не помогало. Петрович уговорил её съездить в больницу. А там врачи велели остаться, чтоб разобраться, от чего всё это. Всю неделю у Петровича тяжело было на сердце. Так не было тяжело, даже когда дочь, которую он настоял тоже Ниной назвать, уехала в Иваново работать на фабрику. Позавчера навещал он свою Нину, что дожидалась его всю войну и стала его плотью и кровью, с которой он после свадьбы больше, чем на день ни разу не расставался. Врачи толком ничего не сказали. Но от каких-то таблеток поутихла боль.

И тут в кабинет вошёл Михеич. Сел тихо на краешек стула и снял кепку.
– Петрович, — прошептал он, — мне сейчас такое рассказали! Правда, что ли?
Петрович кивнул.
– Так что же теперь? Я ж помню только, как за меня выпили. Как я за себя, значит, выпил. И всё. Утром проснулся, Надежда рядом лежит и плачет. А я и не знаю отчего. Раньше, ведь, никогда не плакала. Я её стал спрашивать, она говорит, мол, сейчас всё узнаешь. А по дороге сюда уж мне наговори-и-ли! Слушать страшно.
Он вытер лицо кепкой.
– Ну, мне вышка, конечно. Да и ладно. Но, ведь, и всех могут в Сибирь.
Петрович молчал и смотрел в окно.
– Может мне удавиться? А, Петрович? Тогда других не тронут.
– Я тебе удавлюсь! — Надежда стояла в дверях. — Сами-то все хохотали, небось, пока не протрезвели. Сами подначивали.
В Красном уголке, дверь в который тоже была настежь, притихли. Выносившие щиты мужики, приостановились сперва, а потом на цыпочках прошли за спиной Надежды.
– Ежели кто хоть слово каркнет о вчерашнем, всех сдам в НКВД. Там с каждым разберутся! — Она повысила голос и чуть повернула лицо в сторону Красного уголка.
Там было так тихо, будто вообще никого не было.
– А ну, иди к себе и работай! — Она схватила Михеича под мышки, поставила на ноги, почти вынесла в коридор и ткнула кулачищем в спину. — Чини, что там надо чинить!
И, не взглянув на бригадира, вышла из конторы и пошла к коровнику.

Петрович вытер вспотевший лоб. Вздохнул глубоко. Встал. Зашёл в Красный уголок.
– Чтоб через час всё было чисто и чтоб все по своим делам. Кончен бал! Слыхали, что Надежда сказала?
Не слушая ответное бормотанье, зашёл в кабинет и захлопнул дверь.

 

 

 

 

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

Связь с редакцией:
Мейл: acaneli@mail.ru
Тел: 054-4402571,
972-54-4402571

Литературные события

Литературная мозаика

Литературная жизнь

Литературные анонсы

  • Внимание! Прием заявок на Седьмой международный конкурс русской поэзии имени Владимира Добина с 1 февраля по 1 сентября 2012 года. 

  • Афиша Израиля. Продажа билетов на концерты и спектакли
    http://teatron.net/ 

  • Дорогие друзья! Приглашаем вас принять участие во Втором международном конкурсе малой прозы имени Авраама Файнберга. Подробности на сайте. 

Официальный сайт израильского литературного журнала "Русское литературное эхо"

При цитировании материалов ссылка на сайт обязательна.