РУССКОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ЭХО
Литературные проекты
Т.О. «LYRA» (ШТУТГАРТ)
Проза
Поэзия
Публицистика
Дар с Земли Обетованной
Драматургия
Спасибо Вам, тренер
Литературоведение
КИММЕРИЯ Максимилиана ВОЛОШИНА
Литературная критика
Новости литературы
Конкурсы, творческие вечера, встречи
100-летие со дня рождения Григория Окуня

Литературные анонсы

Опросы

Работает ли система вопросов?
0% нет не работает
100% работает, но плохо
0% хорошо работает
0% затрудняюсь ответит, не голосовал

ПАМЯТИ ПРОФЕССОРА АЛЬБЕРТА МОЙСЕЕВИЧА ВИЛЬДЕРМАНА

Статьи


На 90-м году жизни 19 декабря 2012 года покинул нашу землю замечательный Человек, Врач, Ученый Альберт Мойсеевич Вильдерман.

Шел дождь… Это сама Природа оплакивала уход а мир иной достойнейшего из людей, светлого, доброжелательного, талантливого… Говорить о человеке, которого знала много лет, в прошедшем времени очень больно. 


Альберт окончил школу с отличием и получил аттестат зрелости 21 июня 1941 г. А на следующий день началась война. Он эвакуировался сначала в Одессу, затем в конце сентября на одном из последних пароходов с мамой и тетей с мужем покинул осажденный город. В итоге попал в Казахстан. Там в 1942 году Вильдерман был мобилизован и готовился к отправке на фронт. Но в военкомате вдруг вспомнили, что он родом из Бессарабии, недавно присоединенной к СССР, а людям из тех мест не доверяли. И Альберта направили на трудовой фронт.


Спустя два года он поступил в мединститут. Последние 3,5 года учился в Кишиневском медицинском институте, который успешно окончил в 1949 году. Получил направление на работу в город Сороки в противотуберкулезный диспансер, где проработал два года. Затем 13 лет трудился в самом крупном и хорошо оснащенном противотуберкулезном санатории «Ворничены», известном не только в Молдавии. В те же годы Вильдерман успешно защитил кандидатскую диссертацию (1960).
В октябре 1964 года он переехал в Караганду, где стал заведующим кафедрой в мединституте, и проработал там 10 лет (1964-1974), защитил докторскую диссертацию (1972) и получил звание профессора (1973).
В ноябре 1974-го Альберт Моисеевич вернулся в Кишинев (по приглашению руководства НИИ туберкулеза), работал заведующим терапевтическим отделением этого института, заместителем директора по науке - проработал в этой должности 15 лет. Был также главным пульмонологом республики.


Профессор А.М.Вильдерман внес существенный вклад в медицинскую науку. Он разработал методику однократного приема противотуберкулезных препаратов, которую внедрил во всех противотуберкулезных учреждениях СССР вместе с группой врачей санатория «Ворничены». Участвовал в разработке методики применения кортикостероидных гормонов с учетом характера и течения заболевания. Изучил характер побочных реакций при применении антибактериальных препаратов, в частности, их влияние на функции печени. В результате этого исследования была установлена роль сопутствующего туберкулезу вирусного гепатита и впервые дано описание его безжелтушной формы у взрослых. Вильдерман занимался также проблемой сочетания микобактериоза и СПИДа, полученные результаты обобщил в статье, которую опубликовал в престижном журнале «Терапевтический архив» в 1991 г. перед репатриацией в Израиль.


Альберт Моисеевич, как видно из вышесказанного, много сделал для практической медицины. Кроме того, он опубликовал около 200 научных статей и две монографии: «Поражение печени у больных туберкулезом» (Кишинев, 1977); «Хронические неспецифические заболевания легких и туберкулез» (Кишинев, 1988), пользующиеся заслуженной популярностью в научном мире.
Внимательный к пациентам, доброжелательный человек, настоящий интеллигент с острым ощущением чувства долга, ответственности, неутомимый труженик пользовался любовью и уважением у всех, кто встретился с ним на своем жизненном пути.
Он был большим другом нашего Научно-исследовательского центра. У него были все наши книги, которым он дал высокую оценку и из которых узнавал историю евреев – выходцах из Российской империи и б. Советского Союза.
Он стал нашим автором и для 17 тома серии «Идемте же отстроим стены Йерушалаима» (Иерусалим, 2008) написал замечательную статью «Почему и как я изучаю иврит».


В последние годы мы часто беседовали, я не переставала удивляться его интересу к жизни, к новейшим достижениям науки, его энциклопедическим знаниям. Трудно поверить, что теперь всего этого не будет. Но Альберт Мойсеевич остается в наших сердцах, в делах его учеников и коллег.
Он очень любил Израиль. Жил в одном из первых городов Эрец-Исраэль Петах – Тикве и очень этим гордился. Здесь, в его любимом городе его похоронили. Да будет благословенна память о нем!

Юлия Систер.

 

Почему и как я изучаю иврит?

Альберт Вильдерман (Петах-Тиква, Израиль)

Вместо предисловия

Двоюродный брат моего отца Альберт Моисеевич Вильдерман репатриировался в Израиль из Кишинева в декабре 1992. Поскольку родился он 1 мая 1923, то на момент репатриации ему исполнилось без малого семьдесят. Мой дядя Алик (так зовут Альберта близкие) не похож на типичного репатрианта алии 90-х.
Во-первых, за три года практически с нуля овладел ивритом до такой степени, что смог преподавать основы этого языка вновь прибывшим репатриантам. Сколько мы знаем людей, репатриировавшихся в его возрасте и так и не научившихся читать вывески! Дядя Алик же стал ходячим словарем иврита. Не найдя работы по специальности из-за возраста, бывший главный пульмонолог Республики Молдова, профессор-фтизиатр, все свое умение и желание работать направил на изучение языка.
Во-вторых, написал воспоминания о своей жизни, в которых привел исторический очерк о жизненном укладе бессарабских евреев. И самое главное, сделал это не на родном русском языке, а на иврите. И все написанное оказалось, по отзывам не знающих русского языка наших родственников, вполне читабельно и очень интересно. Чтобы выполнить задуманное в реальные сроки, ему пришлось освоить современную технику, то есть компьютер и азы работы на нем.
В-третьих, он приехал в Израиль, имея четкую политическую и гражданскую позицию, зная историю государства и политических партий в нем. Я усматриваю истоки интереса дяди Алика к истории и политики, наряду с природной любознательностью, в обстоятельствах его жизни. Юность прошла в Аккермане, который до присоединения Бессарабии к СССР в 1940 был румынским городом. Альберт рос в интеллигентной еврейской семье, где живо обсуждались политические события в мире. Он с детства знал о противоборстве разных политических партий, целях сионистского движения, ему были знакомы имена и взгляды Герцля, Жаботинского, Дубнова. Как правило, типичный репатриант обо всем этом (если, например, его детство прошло в московской или ленинградской коммунальной квартире, где не то что при детях, даже в своей комнате за закрытой дверью родители не решались обсуждать политические события) понятия не имел. Про партии всем внушалось, что только одна-единственная может направлять и руководить. Слушать «вражеские голоса» было опасно, да и глушили их грамотно. Однако дядя Алик слушал: у него был «ВЭФ», и ему удавалось «ловить», тем более что в Молдавии заглушали не до конца. Кроме того, он был в курсе событий в мире и в Израиле из передач на румынском и французском.
Несмотря на то, что Вильдерманы обладали неким имуществом, во всяком случае достаточным для того, чтобы одного из дядей Альберта после присоединения Бессарабии советская власть репрессировала, семья скорее относилась к трудовой интеллигенции. Так, отец Альберта был инженером-электриком с дипломом Петербургского электротехнического института, а мама биологом с университетским образованием. Идеи социального равенства не были им чужды. Поэтому, воспитанный на идеях социальной справедливости, Альберт всегда отдавал предпочтение партиям с социалистической направленностью. Не удивительно, что, приехав в Израиль, он стал активистом партии МЕРЕЦ. Однако чем больше он знакомился с конкретной деятельностью партии, тем больше убеждался, что она далека от идеала.
Дядю Алика не устраивали ни отношение партии к новым репатриантам, ни ее подход к решению социальных проблем, которые стояли перед всем израильским обществом. Он написал письмо Йоси Сариду, тогда еще руководителю МЕРЕЦ, в котором изложил по пунктам свои претензии, отмечая, что ни одна партия в Израиле не принимает всерьез проблемы новых репатриантов, а социальные вопросы волнуют только ШАС. Дядя Алик пытался убедить партийного лидера в том, что необходимо четко и неустанно разъяснять новым репатриантам, в чем состоит сионистская идея, чем религиозный сионизм отличается от светского, видящего свою задачу в создании в Палестине еврейского государства с еврейским большинством. К этому стремились известные российские сионисты Усышкин и Соколов. Эта идея была поддержана Сионистским конгрессом. С этой точки зрения партия МЕРЕЦ является сионистской, а значит, должна активно выступать за освоение Галилеи и Негева, за привлечение в эти районы новых репатриантов и освобождение их от налогов, за создание там новых рабочих мест, за предоставление благоустроенного бесплатного жилья в этих районах. Письмо дошло до Сарида, который позвонил дяде, поблагодарил за ценные предложения и обещал учесть их. Тем дело и кончилось.
Сейчас дяде Алику 85, он плохо видит и ходит с палочкой, но по-прежнему дает уроки иврита, правда, теперь дома, продолжает работать над мемуарами, а в качестве отдыха слушает классическую музыку.
Владимир Шапиро

* * *

Я приехал в Израиль в декабре 1992 года, и шел мне тогда 70-й. Казалось, знаю кое-что об Израиле и сионистском движении, потому что читал все, что было доступно, слушал радиопередачи, которые не забивались, на нескольких языках. Многое знал с детства: я ведь рос в румынской Бессарабии, имена Герцля и Вейцмана, Жаботинского и Дизенгофа часто звучали в нашем доме – с Жаботинским и Дизенгофом мои родные были хорошо знакомы, не раз встречались с ними в семейной обстановке. До начала Второй мировой войны в Палестину переехали несколько наших родственников, в том числе дядя с семьей из Германии в 1935 году.
Я внимательно следил за происходящим в Израиле, пытался разобраться в межпартийной политике, и даже знал, за кого буду голосовать, если попаду когда-нибудь в Государство Израиль (хотя считал это весьма маловероятным). Действительность показала, более чем приблизительность моих знаний. И все же они помогли мне: я не испытал шока, разочарования, столь характерного для любого иммигранта, и не почувствовал себя чужим в этом сложном для советского человека мире. Пишу об этом, ибо мое ощущение «причастности» к внутренней жизни Израиля явилось одной из причин, побудивших меня приложить особые старания к изучению иврита.
Увы, раньше я этого не делал. Ни в детстве – по-видимому, родители были уверены, что этот язык мне не понадобится, ни в 20–30-е – когда мало кто верил в реальность возникновения еврейского государства. Тогда мечтали лишь о еврейском очаге в Палестине, и те, кто хотел участвовать в его создании, овладевали языком на месте. В годы советской власти изучение иврита вообще было за пределами реальности. Даже появившиеся в 70–80-е годы подпольные кружки давали в большинстве случаев лишь знание азов, а не владение языком.
За полгода до отъезда в Израиль я попытался самостоятельно по простейшему учебнику «познакомиться» с ивритом. Выучил буквы, пару сот слов и по разговорнику несколько простых фраз в настоящем и прошедшем времени (до будущего времени не дошел…). С этим багажом я приехал в Израиль и был несколько разочарован тем, что не понимаю ни слова из того, что говорят израильтяне. Сказать что-нибудь на иврите вообще не мог – просто не открывался рот, чтобы произнести самую обыкновенную и, казалось бы, хорошо выученную фразу.
И все же даже такой уровень подготовки мне помог. Для пенсионеров были тогда особые «ульпаны» (курсы по изучению иврита), в которых преподавание велось на самом низком уровне. Меня же направили в обычный ульпан, где занимались репатрианты «рабочих» возрастов, причем достаточно интенсивно – по пять часов в день в течение пяти месяцев. Методика преподавания была рутинной, преподаватели, не знавшие русского, не особенно напрягались, и ученики роптали, что обучение ведется плохо, но многое зависело и от них самих.
Группа, в которую меня определили, на первых порах показалась странной – уж очень разношерстной. Прежде всего возраст: от 18 до 60 (я в мои 70 лет был исключением). И все, по-израильски, обращались друг к другу по имени и на «ты». В иврите нет обращения «Вы», и это положение «новые» израильтяне сразу перенесли в русскую речь. Я достаточно спокойно перенес свое превращение из старого профессора в «безвозрастного» Альберта, но многие переживали и беспрестанно вспоминали (и напоминали!) о своем былом положении и благополучии. Нужно ли говорить, что это вызывало только насмешки, а иногда и раздражение.
Еще больше ученики отличались по происхождению и культуре. Даже внешне: от голубоглазых блондинов (такими рисуют на картинах архангельских мужиков) до выходцев из Бухары и Дагестана – один к одному лица «кавказской национальности». Не много общего оказалось и между рафинированными москвичами и питерцами и выходцами из небольших украинских городов. Различными оставались и жизненные устои, планы. Лишь немногие стремились выучить «высокий» иврит, зато немало было репатриантов, поразившихся обилию и разнообразию товаров в израильских каньонах (в бывшем СССР в те годы полки магазинов выглядели довольно уныло) и занятых поисками любой работы и заработка, чтобы «все» приобрести. Как сказал один молодой парень, «у меня нет терпения, хочу все и сейчас».
Несмотря на все различия, мы довольно быстро «притерлись» друг к другу – все же приехали из одной страны, говорили на одном языке, одинаково чувствовали себя на новой родине если не чужими, то глухонемыми. Потом поразъехались и постепенно стали забывать друг друга. Но это было позднее, а тогда...
Я чувствовал себя в ульпане довольно уютно. Как я уже отмечал, тогда немногие приезжали в Израиль, имея хотя бы минимальные знания по языку. Считалось почему-то необходимым накупить перед отъездом кучу вещей, большей частью невостребованных в Израиле, а не заниматься языком. Большинство будущих репатриантов даже ивритских букв не знало, считая, что в Израиле их быстро всему научат. На их фоне я казался «продвинутым», и сидящий рядом со мной парень непрерывно что-то у меня выяснял.
Конечно, молодые ребята быстро стали обгонять, но до конца занятий все же удалось остаться «на уровне». Кстати, мне совершенно не мешала атмосфера панибратства, царившая в ульпане. Важным оказалось другое. Неожиданно я заинтересовался ивритом и стал получать удовольствие от самого процесса его изучения. Это удивительный язык, одновременно самый древний (из разговорных языков) и самый молодой.
Первое время меня удивляли (и умиляли!) дети, говорящие на иврите, – как древнееврейский язык, «мертвый», вроде латыни или древнегреческого, может стать живым для миллионов людей? В дальнейшем выяснилось, что современный иврит все же не совсем язык Торы, а развивающийся еврейский язык. Но основа древнего иврита сохранилась, и сейчас используется почти весь словарный запас Торы.
Однако привлекло меня в иврите другое – логика и музыка языка. Именно так: логика и музыка… Я не полиглот и не филолог, могу говорить лишь о небольшом собственном опыте – такой логичной структуры языка не встречал. Откуда эта четкость закономерностей, которая, при всей его сложности, облегчает и использование и изучение его? Специалисты считают, что логическое начало заложено нашими предками в древние времена, а его нынешняя форма получила почти полное завершение в трудах средневековых талмудистов. Возможно, это так, ведь и грамматика латыни предельно логична, хотя и очень сложна. (Вспоминаю, кстати, что в румынской гимназии на экзамене по латыни на аттестат зрелости давали для перевода одну фразу из сочинений Цезаря, с правом пользования словарем, и далеко не все с этим заданием справлялись.) Вероятно все же, что и создатели современного иврита в ХIХ–ХХ веках сумели так отточить грамматические правила, что они доступны (хотя и трудны!) даже нам – новым репатриантам, приехавшим в отнюдь не молодом возрасте.
Так или иначе, усвоение иврита – хорошая гимнастика для ума, а перевод или составление ивритского текста напоминает иногда решение кроссворда. Кстати, кроссворды мне не особенно интересны, вспоминаются слова Гете о шахматах: для игры это слишком серьезно, а для серьезного это все же игра. Чтение ивритских текстов кажется мне куда интереснее; здесь напрашивается сравнение с латынью, но, в отличие от латыни, изучение иврита преследует совершенно определенную практическую цель. Вторая составная часть иврита – музыка, и, действительно, у каждой грамматической формы иврита есть свое чередование звуков, можно даже сказать – мелодия. Интересно, что в русском языке гласные звуки пишутся, но четко не произносятся (о – а… и т. д.), в иврите же гласные звуки не пишутся, но должны четко произноситься. Любое изменение гласного звука меняет «мелодию» слова и его смысл, часто – смысл всего предложения. Музыкальное восприятие слов и грамматических форм способствует пониманию структуры языка и его усвоению. К тому же, правильная речь на иврите в его современном варианте (за основу взят «сефардский» диалект, пришедший к нам из средневековой Испании), как мне кажется, звучит мелодично и красиво.
Все это я постигал постепенно, а сначала нужно было научиться хоть как-то объясняться на иврите и понять, что тебе отвечают. После окончания ульпана «алеф» я получил удостоверение и формальное право пытаться устроиться на работу по специальности или добиваться дополнительных курсов, уже с учетом профессии. Мое знание иврита оставалось еще крайне примитивным, а нужно было как-то выяснить, смогу ли я использовать свои профессиональные знания.
Перед выездом в Израиль я знал, что формально возрастных ограничений для врачей нет и экзамен для подтверждения диплома при моем стаже работы сдавать не нужно. Эти сведения были верны в 1990 году, когда ощущалась потребность во врачах, но через два года положение совершенно изменилось: с Большой алией приехало такое число врачей, молодых и готовых на любую работу и на любых условиях, что у пенсионеров не оставалось никаких шансов устроиться по специальности. Более того, вместо экзаменов для врачей со стажем более 15 лет ввели 6-месячную практику в отделении общего профиля с последующим собеседованием.
Такая перспектива не очень радовала, поскольку я плохо представлял себя в роли практиканта, но все же попытался испробовать этот путь. В течение года обращался в разные медицинские учреждения – безрезультатно. В некоторых из них принимали любезно, в частности в Лиге по борьбе с туберкулезом и заболеваниями легких, – даже готовы были к совместным научным исследованиям. Но для допуска в клинику требовалось разрешение на работу в качестве врача. Права на проведение практики у них не было, и в этом мне не могли (а может, и не особенно хотели) помочь. В тех же больницах, где были отделения общего типа и право принимать врачей для прохождения практики, была такая «перегрузка», что с 70-летним пенсионером не желали даже разговаривать. Пришлось отказаться от дальнейших попыток заняться в Израиле медициной, и не могу сказать, что это особенно огорчило. За это время я убедился в том, что ничего интересного или хотя бы полезного, в том числе заработка, в израильском здравоохранении меня не ждет.
Считается, что туберкулез в Израиле не распространен, а единичные больные подлежат лечению по схеме ВОЗ, которое проводится семейными врачами почти бесконтрольно. Это верно лишь отчасти, некоторые больные такому лечению не поддаются и даже умирают от туберкулеза… Я узнал о таких больных случайно, так как вскрытия в Израиле, как правило, не производятся (по религиозным соображениям). Многие диагнозы (даже в больницах) у умерших больных выставляются «приблизительно».
Впрочем, сейчас схема ВОЗ широко внедряется и в странах СНГ… Фтизиатру в этих условиях делать нечего. А должностей пульмонологов в Израиле так мало, что об этом и мечтать не приходилось. Большинство пожилых врачей-репатриантов, успевших получить право на практику, устраиваются на временную и низкооплачиваемую работу, а по достижении 65 лет даже коренные израильтяне вынуждены уходить с работы.
Уяснив все это, я вернулся к ивриту… И иврит помог мне сохранить «рабочий темп» и ощущение (или иллюзию…) занятости полезным делом. Я поступил в ульпан «бет», но пользы особой не ощутил. Попался удачный учебник, и я самостоятельно, по 8 часов в день, его одолевал. Благодаря этому разобрался в основных положениях ивритской грамматики, что очень помогло мне в дальнейшем. Племянник – Володя Шапиро – нашел в Тель-Авиве ульпан для научных сотрудников, мы оба туда записались и ездили два раза в неделю по вечерам на трехчасовые занятия. На этот раз повезло – хорошая (и очень требовательная) преподавательница сумела прояснить многие неясные для меня вопросы.
Затем повезло еще, и об этом расскажу подробнее. Соседкой по дому оказалась пожилая дама – Рая Риммерман, приехавшая в Израиль из Польши сразу после войны. Жила в Вильне, а перед войной ее выслали в Алтайский край, благодаря чему выжила (большая часть семьи погибла) и неплохо овладела русским. В Израиле она стала преподавателем английского, конечно, прекрасно говорит на иврите, ставшим за сорок лет родным языком.
Выйдя на пенсию, она стала на общественных началах преподавать иврит в клубе партии МЕРЕЦ в двух группах. Рая предложила прийти на занятия, и я, конечно, согласился. Оказался в более «сильной» группе. Спустя года два заболел муж Раи, и она была вынуждена сократить свою занятость. Рита Клебанова, руководительница клуба, человек чрезвычайно энергичный и настойчивый, на которой «держится» вся работа, стала уговаривать меня взять на себя преподавание в одной из групп.
Вначале и слышать не хотел о таком «нахальстве», но другого кандидата для безвозмездного преподавания не нашлось, и в конце концов я решил попытаться. Так началась моя деятельность в качестве учителя иврита. Конечно, полноценным преподавателем я себя не считаю. Скорее руководителем группы по изучению языка. Так или иначе, эту группу веду уже в течение семи лет, и, хотя состав в значительной степени изменился, среди примерно 20 «учеников» есть и ветераны первого «призыва». За последние годы знания учеников стали значительно выше, и мне непросто оставаться «на уровне». Затем попросили дополнительно вести группу бывших узников гетто в клубе репатриантов, и я не мог отказаться. По просьбе руководительницы клуба провел и курс занятий по грамматике иврита для более молодых слушателей. Не знаю, насколько полезными были эти занятия для учеников, но мне они помогли отработать методику преподавания и закрепить свои знания. Не забыла о своей подвижнической деятельности и Рая – не имея возможности часто выходить из дому, она пригласила нескольких учеников к себе. Раз в неделю мы собираемся и делаем небольшие сообщения на любые темы. Эти занятия особенно интересны: я подбираю статьи из ивритских или русских газет, иногда добавляю кое-что «от себя», стараюсь в течение 20–30 минут рассказать все это на безошибочном иврите.
Удовлетворен ли я своим ивритом? Конечно, нет! Информацию получаю из газет и радио- и телепередач, хотя иногда все еще не улавливаю детали. Понимаю «живую» речь и могу объясниться, но в свободном общении остаются трудности: сказывается отсутствие разговорной практики, нет автоматизма, нередко приходится искать слова, и в результате происходят заминки или ошибки. Контакты с израильтянами редки, и никак не удается их наладить. Тем, кто работает в ивритоговорящей среде, легче приобрести разговорный навык. При этом довольно много пишу на иврите, и это связано с обстоятельствами, которые изложу далее. Но прежде о моих израильских родственниках, поскольку это непосредственно связано с занятиями ивритом.
Повторюсь, что приехал в Израиль (вместе с двоюродной сестрой) в декабре 1992 года. А за три месяца до нас репатриировался из Москвы мой племянник (сын двоюродного брата) Володя Шапиро с женой и двумя сыновьями. Шапиро – фамилия моего дедушки по матери и, одновременно, бабушки по отцу (мои родители были двоюродными братом и сестрой). Я хорошо знал хронику семьи Шапиро из Аккермана и многих родственников.
Истоки семейной истории уходят в начало XIX века, когда в составе Российской империи неожиданно оказались такие разные и отдаленные провинции, как Бессарабия и Литва, и их еврейское население впервые узнало друг о друге. В силу ряда политических, демографических и экономических обстоятельств в Бессарабии оказалось много богатых невест, а в Литве – образованных, но бедных женихов. Каким-то образом «сватам» удавалось наладить связь. И когда богатой еврейской девушке из Аккермана Сарре Фукельман пришло время выйти замуж и на месте не нашли подходящего жениха, в дело вступили сваты. Подходящий жених нашелся – «родовитый» и знаток Торы из Литвы. Шая Шапиро приехал в Аккерман, а вскоре состоялась и свадьба. Было у Шаи и Сарры Шапиро семь детей, примерно 50 внуков, много правнуков, сейчас уже время 7-го и 8-го поколения их потомков.
В Израиле живет последний представитель третьего поколения потомков Шаи Шапиро 90-летний Александр Шапиро. Я довольно хорошо знал его в детстве, он уехал из Румынии в Палестину перед самой войной. Кроме него, сюда же отправилась наша родственница Стелла Спарбер. Она умерла незадолго до нашего приезда, но остались два ее сына. И, наконец, здесь должна была находиться моя двоюродная сестра Эстер. Ее отец, Соломон Шапиро, брат моей матери, выехал с женой и трехлетней Эстер из Германии в Палестину в 1935 году. Мы виделись перед их отъездом, мне было 11, и я хорошо помнил ее и дядю (он потом еще раз приезжал в Румынию перед самой войной, когда я был уже 15-летним), но она помнить меня, конечно, не могла.
Я знал, что дядя умер в Палестине в 1942 году, его вдова (значительно моложе его) вышла повторно замуж, но о судьбе Эстер ничего не знал. И мать, и дочь, выйдя замуж, естественно, поменяли фамилии, и найти их было непросто. Александр Шапиро давно потерял с ними связь, да и с остальными родственниками практически не встречался. Нас с сестрой он принял хорошо, но давно отошел от активной деятельности, ни с кем не общался, часто болел. По его мнению, не имело смысла искать родственников-израильтян, так как у нас не будет ни общего языка, ни общих интересов. Так прошло года три. И снова вмешался в дело его величество случай. В израильских школах нередко предлагают ученикам найти семейные «корни», может быть, в поисках каких-то объединяющих или обогащающих старо-новую нацию идеалов, идущих из исторического прошлого. И однажды Женя, сын Володи Шапиро, потомок Шаи Шапиро в 6-м поколении (сын и внук москвичей), попросил меня составить родословное древо семьи Шапиро из Аккермана. Я добросовестно отнесся к этому заданию и составил список, включающий примерно сотню потомков Шаи Шапиро, живших на протяжении почти 200 лет в разных странах мира. Кроме того, написал краткую историю происхождения семьи и жизни некоторых ее представителей начиная с 20-х годов ХIХ века. Написал и ивритский вариант, и это был первый текст, который я попытался изложить на «языке предков».
Не знаю, пригодился ли этот текст Жене (кажется, он забыл о том, что был инициатором моих «семейных» поисков), но ивритский текст довольно долго пролежал без движения. Александр Шапиро, единственный израильский родственник, с которым у меня была связь, к тому времени почти потерял зрение и прочесть его не мог. Думаю, ему это было и не особенно интересно, он давно оторвался от этих самых «корней».
И вот неожиданно, вероятно спустя год, при очередном моем посещении он рассказал, что к нему обратился Офер Рабинович, сын Стеллы Спарбер (той самой родственницы, которая молоденькой девушкой уехала из Аккермана в Палестину и, прожив здесь долгую жизнь, умерла незадолго до моего приезда в Израиль). После смерти матери Офер, родившийся в Израиле в 1951 году и не знающий русского языка, тоже заинтересовался «корнями». Почему он этого не сделал при жизни матери, не знаю, но его сведения за пределами узкого круга родительской семьи были довольно скудными. Чтобы узнать больше о своих предках, он выписал из Саратовского университета копии личных дел бабушки и дедушки, учившихся там в годы Первой мировой войны. Он получил кучу документов на русском языке и надеялся, что Александр Шапиро поможет ему разобраться. Александр не мог этого сделать и посоветовал обратиться ко мне.
Офер позвонил мне в тот же вечер, и наш разговор длился более получаса. Это был мой первый разговор на иврите, без предварительной подготовки и на общие темы, и я немало намучился, пытаясь не ударить в грязь лицом. Вскоре Офер приехал в гости (а живет он по израильским понятиям далеко от Петах-Тиквы – у самой ливанской границы), а затем мы подружились. Офер оказался симпатичным и общительным человеком, мы познакомились с его женой и пятью детьми. В детстве я довольно хорошо знал всю его родню, виделся с ними перед самой эвакуацией из Одессы; они остались (среди них его бабушка и прабабушка) и погибли… Я перевел ему русские тексты, рассказал то, что знал о его близких. Насколько помню, именно по его просьбе я написал на иврите очерки о довоенном Аккермане и о начале войны – эвакуации из Аккермана и Одессы. Офер – сабра, инженер, много лет отдавший ЦАХАЛу и дослужившийся до подполковника, взялся помочь в поисках моей двоюродной сестры – Эстер. И это ему удалось, хотя и с трудом.
Оказалось, что Эстер уже лет сорок живет в Англии, где она вышла замуж также за израильтянина, выходца из Германии, и где оба они работали начиная с 50-х. В Англии у Эстер родились два сына, для которых родным языком стал английский. Муж давно умер, но она осталась в Англии, где, помимо сыновей, у нее уже несколько внуков. Но в Израиле оставалась ее мать Бетти – жена моего дяди, умершего в 1942 году. Ей в то время было немногим более 30, впоследствии она вторично вышла замуж, судя по рассказам, за очень хорошего человека, который тоже давно умер.
Бетти живет одна, в свои 90 (теперь уже больше) на удивление бодра и энергична, она умная, тактичная и добрая женщина. Когда мы встретились (раньше, чем с Эстер, которая была в это время в Англии), выяснилось, что она лишь смутно помнит, что в семье мужа был мальчик… Тем не менее она обрадовалась моему приходу, фотографиям, которые сохранились у меня, да немало было и общих воспоминаний. А спустя некоторое время приехала из Англии Эстер (она часто навещает мать). Она очень заинтересовалась моими рассказами, фотографиями, в том числе Володиными (он родился в Москве в квартире, принадлежавшей раньше ее отцу…).
Эстер хорошо помнит отца, ей было 11 лет, когда он умер, она и раньше искала сведения о его жизни и семье, и всё, что имеет отношение к отцу, ей интересно. Встреча с нею и просьба подробнее написать не только о семье и об Аккермане, но и о нашей жизни в СССР, о которой она не знает ничего, побудили меня взяться за «отрывки воспоминаний» на иврите (русского Эстер не знает). При этом Эстер справедливо предположила, что для меня это будет неплохим упражнением в иврите. Я написал десять таких отрывков, примерно 150 машинописных страниц. Первой «правит» наша соседка Рая, потом читает Эстер и делает свои замечания. В последние годы эта работа не только стала моим основным занятием, но и приносит мне чувство удовлетворения. Потом, по просьбе некоторых моих друзей и товарищей по аккерманскому землячеству, я написал и русские варианты некоторых из этих отрывков. Но к русским текстам у меня отношение «настороженное»: я знаю, что нет у меня «писательских» способностей, и то, что может быть приемлемо на языке, который я начал изучать в 70 лет, не воспринимается по-русски.
Сейчас я занимаюсь переработкой ивритских текстов. Очень многое меня в них не удовлетворяет, особенно в первых отрывках, написанных лет пять тому назад. Если доведу их до более «удобоваримой» формы, может быть, сделаю небольшую брошюру,* хотя число моих ивритоговорящих читателей можно сосчитать по пальцам одной руки…
Пока же всё свободное время отдаю ивриту: два раза в неделю веду занятия в группах, раз в неделю занимаюсь у Раи и готовлю очередные рефераты, затем работа над ивритскими текстами. К этому нужно добавить чтение газеты на иврите: стараюсь ежедневно просмотреть две первые (политические) части газеты, на что уходит (если не халтурю) часа два. Конечно, читаю я далеко не всё, для этого и дня бы не хватило, а в основном заголовки и аннотацию, но 2–3 статьи обычно штудирую. Бывают интересные статьи по истории, культуре, литературе, искусству. Они даются мне труднее, чаще приходится прибегать к словарю и не всегда хватает терпения, но если статья стоящая, стараюсь дочитать до конца. Слушаю новости по радио, смотрю израильское телевидение, но в основном новостные передачи. Книги на иврите читаю редко, предпочитаю газеты – в них более «живой» язык. Я и по-русски сейчас предпочитаю мемуары, книги по истории. Но для «отдыха» всё равно просматриваю русские газеты. К сожалению, в последнее время (это совпало с моим 80-летием) стало быстро снижаться зрение, и это необратимое явление, обусловленное возрастной дегенерацией сетчатки, значительно ограничивает мои возможности. Пытаюсь не сдаваться и «держать форму», однако – увы! – и этому есть пределы….
И последнее: иврит обладает особым качеством – выбивает из головы все «лишнее»… В первую очередь изучаемые раньше языки (кроме русского, разумеется). Даже румынский, бывший для меня почти вторым родным языком, начал куда-то проваливаться, а французский пока еще понимаю, но ни слова сказать не могу: вместо французских «выскакивают» ивритские слова, даже те, которые, когда это нужно, почему-то не припоминаются. Но иврит выбивает и «лишние» мысли, а это нередко помогает жить, особенно в новой стране и новой среде. Так и получается, что я благодарен ивриту, который помогает мне адаптироваться в Израиле. В этом и ответ на
вопрос, почему я изучаю иврит.

 

 

*В 2008 г. Альберт Мойсеевич Вильдерман выпустил на иврите книгу, о которой он написал в настоящей статье. Книга получилась интересной и нужной.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ФИО*:
email*:
Отзыв*:
Код*

Связь с редакцией:
Мейл: acaneli@mail.ru
Тел: 054-4402571,
972-54-4402571

Литературные события

Литературная мозаика

Литературная жизнь

Литературные анонсы

  • Дорогие друзья! Приглашаем вас принять участие во Втором международном конкурсе малой прозы имени Авраама Файнберга. Подробности на сайте. 

  • Внимание! Прием заявок на Седьмой международный конкурс русской поэзии имени Владимира Добина с 1 февраля по 1 сентября 2012 года. 

  • Афиша Израиля. Продажа билетов на концерты и спектакли
    http://teatron.net/ 

Официальный сайт израильского литературного журнала "Русское литературное эхо"

При цитировании материалов ссылка на сайт обязательна.