Совместное заседание НИЦ "ЕРЗИ" и Дома ученых и специалистов Реховота

5.01.15 

Доктор Юлия Систер
На повестке дня стояли следующие вопросы:
1.Евреи России в Израиле. Дора Мойсеевна Штурман. Ю.Систер
2."Жизнь, любовь, судьба, память". О книге Э. Капитайкина "Преодоление"
Татьяна Ливщиц-Азаз.

Дора Мойсеевна Штурман
До́ра Моисе́евна Шту́рман (урождённая Шток, в замужестве Тиктина; 3 марта 1923, Харьков — 4 января 2012, Израиль) — израильский литературовед, политолог, публицист, историк литературы.
Дора Моисеевна Штурман родилась в 1923 году на Украине, в городе Харьков. Детство провела в городе Запорожье, где её отец Моисей Ефимович Шток работал врачом. В 1933 году, после смерти отца она с младшим братом Теодором и матерью Розалией Моисеевной Шток (девичья фамилия Штурман) переезжает в Харьков, Дора успешно учится в школе, заканчивает её с отличными оценками и поступает в Харьковский Университет на филологический факультет. Она успевает закончить первый курс к началу Великой Отечественной войны. Семья эвакуируется в Казахстан и Дора Моисеевна Шток (Штурман — её литературный псевдоним, взятый в память о матери) продолжает учиться на филологическом факультете Алма-Атинского университета.
Основные этапы ее жизненного пути представлены здесь.
1933 год — самоубийство отца (работал врачом) после отказа от предложения сотрудничать с органами НКВД.
1940 год — первый курс филологического факультета Харьковского государственного университета.
1941 год — начало второй мировой войны (эвакуация в Алма-Ату): продолжение учебы в Алма-Атинском университете.
1944 год — арест по доносу (писала статьи, посвященные поэзии Пастернака и Маяковского с попыткой исследовать не только творчество этих поэтов, но и советский строй). Приговорена к 5 годам ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей).
1947 год — освобождена по амнистии.
1948 год — учительница в сельской школе.
1955 год — назначена директором школы.
1956 год — член КПСС.
С 1962 года жила в Харькове.
1965 год — отказ редакции журнала «Новый мир» рассмотреть предложенные стихи и статьи.
1968 год — исключена из рядов КПСС, попытка издать рукописи социально-политического содержания.
В Израиле с 1977 года.
С 1978 года работала в советологическом центре Иерусалимского университета.
Опубликовала 14 книг и около 400 статей в журналах и газетах Израиля, США, стран Западной Европы, России, Украины ,Казахстана.
За 35 лет жизни в Израиле Дора Мойсеевна внесла в нашу страну большой вклад. Она поддержала создание НИЦ "Русское еврейство в зарубежье", стала нашим автором и большим другом.
Для готовящейся книги "Русские евреи в Центральной Азии" о Доре Штурман
написана статья, основанная на архивных документах.

Затем выступила Т.Лившиц-Азаз с очень интересным докладом 

Презентация сборника Э.Капитайкина "Преодоление"
Сост. и автор примечаний Т.Л. Лившиц-Азаз. Иерусалим, 2013

…Одиночество русского интеллигента,
добро¬воль¬но признающего себя евреем,
и одиноче¬ство еврея, добровольно решившего
остаться русским интел¬лигентом.
Б. Хазанов. «Бегущий по воде»

В этой книге собраны работы ленинградского историка театра и критика Эдуарда Капитайкина (1937-1992), написанные в израильский период его жизни и творчества (1977-1992).
Это - статьи, эссе очерки, публиковавшиеся в периодической прессе как в Израиле (журналы «Алеф», «Израиль сегодня», «Круг», «22», альманах «Народ и земля», газета «Наша страна»), так и заграницей: в США (газеты "Новое русское слово", "Новый американец"), Канаде (журнал "Сучаснисть"), Франции (газета "Русская мысль").
В эти годы Эдуард работал в русской редакции "Кол Исраэль" и был известен радиослушателем под псевдонимом Эди Капит. Под этим же псевдонимом были опубликованы три выпуска его очерков "Имена" в серии сборников «Евреи в мировой культуре».
В настоящий сборник вошли также воспоминания друзей и близких Капитайкина и библиография его работ.
Книга воссоздает уникальную атмосферу духовной и культурной жизни русскоязычной общины тех лет, о которой мало что известно современным "русским израильтянам".

Я надеюсь, что отобранные для републикации материалы – эссе, обзорные статьи, рецензии, интервью, полемика с читателями, – с одной стороны, сумеют отразить все грани творчества Капитайкина, а с другой – помогут воссоздать панораму духовной и культурной жизни Израиля того времени, но в особом ракурсе: увиденной глазами русского еврея, воспитанника ленинградской искусствоведческой школы.

Такой взгляд создает неожиданную перспективу: отчетливо проступает вся сложность вхождения в израильскую жизнь в середине семидесятых, где наши ожидания неизбежно столкнулись с реальностью страны, поглощенной собственными проблемами, от понимания которых мы были весьма далеки. Это, во-первых, горечь еще недавних потерь в Войне Судного дня, а, во-вторых, бурно полыхавший социальный конфликт между общинами восточных евреев и ашкеназской* верхушкой, бессменно находившейся у власти со дня основания государства. Рикошетом эта враждебность сефардов** ко всему «европейскому» иногда больно била и по нам.
Эдуард Капитайкин, Эдик, как все его называли, попал в Израиль в возрасте сорока лет, успев «опериться» в родном городе. Там он получил признание и как театральный критик, и как театровед-исследователь, работая старшим научным сотрудником научно-иссследовательского отдела Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК; в 1993 году переименован в Санкт-Петербургскую государственную академию театрального искусства – СПбГАТИ). К тому же в последний предотъездный год он был избран на весьма уважаемую должность ученого секретаря всего НИО. Все это создавало ощущение защищенности и высокого социального статуса, утрата которого стала для Капитайкина очень сильной травмой, «травмой анонимности».

О пережитой личной драме и ее преодолении читатель узнает из раздела воспоминаний и материалов полемики, помещенной под рубрикой «О вкусах спорят!». Она разразилась в 1979 году после опубликования на страницах русской прессы открытого письма Эдика.

Именно после этого письма никому неведомый Капитайкин превратился для чиновников, занимавшихся абсорбцией новых репатриантов, в «случай Капитайкина». В результате его в 1980 году приняли на должность штатного сотрудника в отдел вещания на русском языке радиостанции «Кол Исраэль» («Голос Израиля»), где он и работал до последнего дня обозревателем по вопросам культуры, ведя передачи под псевдонимом Эди Капит.
Первое время Эдик продолжал сетовать на то, что из «башни» чистого театроведения попал в «ближневосточный балаган», где ты «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Однако постепенно он вошел во вкус разнообразных рабочих обязанностей. Этому способствовали быстро возникшие дружба и сотрудничество с молодым энергичным журналистом Йоси Тавором. Да и все на радио полюбили Эдика как грамотного и безотказного сотрудника, не кичившегося знаниями и высоким профессиональным уровнем.
В середине восьмидесятых иерусалимский издатель Феликс Дектор предложил Капитайкину и Тавору вести отдел культуры на страницах журнала «Израиль сегодня», который нелегально проникал за «железный занавес».

Теперь, в перспективе времени, видно, как из этой необходимости говорить и писать «обо всем» родилось нечто ценное. Художественное чутье, интеллигентность, умение безошибочно найти нужные источники помогали Э. Капитайкину интересно рассказывать о реальных процессах, происходивших в культурной жизни Израиля, приобщать к ней слушателей и читателей. Более того, в его работах стала звучать личная нота, которая едва слышна в театроведческих исследованиях, рецензиях и очерках ленинградского периода. С полным правом можно сказать, что как критик и литератор он состоялся и реализовал себя именно здесь, в Израиле.

Публикации Капитайкина об израильской культуре «вырастали», как правило, из радиопередач. Названия разделов нашего сборника – «Театр», «Экран», «Балет», «Галерея», «Книжная полка», «Имена» – отражают весь спектр явлений искусства и культуры, о которых он писал. И, естественно, эти названия перекликаются с названиями радиорубрик, которые вел Эди Капит: «Сцена, выставки, экран», «Круг чтения», «Литература и искусство», «По музеям и концертным залам», «Исторические портреты».
О чем бы ни писал Капитайкин, определенные черты и принципы его творчества оставались неизменными. Это прежде всего глубинная связь с русской культурой. Она проявилась в постоянном интересе к поискам русских корней в Израиле. Так, он написал очерк «Русские в Иерусалиме» – об истории русского паломничества на Святую Землю.

Но, пожалуй, больше всего этот интерес проявился в работах Эдика о театре. Русские корни израильского театра и актерские судьбы тех, кто приехал из России, – это сквозная, объединяющая тема многих его статей о современном театральном искусстве Израиля, ей он посвятил многие часы раздумий, бесед с друзьями и обсуждений в семейном кругу.

Как все настоящее, «русская» тема на израильской сцене вошла в нашу жизнь через конкретных людей. В частности, для Капитайкина она началась с его первой в Израиле рецензии, опубликованной на страницах популярной и в то время единственной русскоязычной газеты «Наша страна». Рецензия появилась спустя восемь месяцев со дня нашего приезда в страну и была откликом на спектакль Эрика Хейфеца, ленинградского режиссера, в ту пору являвшего для нас образ тель-авивского старожила (он приехал в Израиль в семьдесят шестом, на целый год раньше нас!). С Эриком контакт возник сразу же, и царило полное и абсолютное доверие и взаимоуважение с обеих сторон – нас объединяло общее ленинградское прошлое, круг знакомых... А новый спектакль Эрика «Короли Молдаванки» рождался уже на наших глазах.

Впрочем, доверительные и теплые отношения связывали Эдика со всеми героями его очерков, появившимися в нашей жизни несколькими месяцами позднее: с Этель Ковенской, Борисом и Галиной Свиденскими, Марком Хасманом...
Что же касается самих театральных переживаний, то это был настоящий культурный шок, вызванный перепадом «театрального градуса» между тогдашним советским театром (вспомним спектакли БДТ, Ефима Падве, Владимира Воробьева, молодого Льва Додина) и театром израильским, с его провинциализмом, слабым профессионализмом, а зачастую и отсутствием вкуса. Читатель сам с легкостью обнаружит «пессимистические очки», через которые критик поначалу воспринимал израильскую театральную реальность. Но постепенно категоричность оценок смягчалась, так как ощущение чуждости сменялось чувством причастности, акцент с объективных достижений переносился на постижение динамики происходившего здесь. Строгость профессиональных стандартов не менялась, но появился интерес к происходящему, ощущение перемен, то есть всего того, что входит в простое понятие «жизнь».
В одной из последних статей Капитайкин высказал затаенную надежду: «Время перестройки обнажило то, что и прежде не было секретом, – уничтожена театральная форма, умирает искусство режиссуры, потерян зритель. Кто знает, может быть, русскому театру суждено возродиться в Израиле?» (Курсив мой. – Т. Л.)

Но вообще-то сам Эдик – и это видно из его публикаций – не был склонен к построению культурологических концепций, к обобщениям и выявлению тенденций. В его театральных рецензиях нередко повторяется фраза: «Место критика не за кулисами, а в театральном зале». Я бы добавила: «И не за круглым столом дискуссий». Хотя он с постоянным интересом следил за творчеством Майи Каганской и нередко приглашал ее участвовать именно в дискуссиях в его радиопередачах (например, о феномене русско-израильской литературы или еврейской живописи).

Просто у Эдика был другой темперамент; он был, если так можно сказать, человеком «камерным». Свою задачу в отношении современных явлений искусства он видел в том, чтобы прежде всего понять и выразить замысел их создателей, в конкретном критическом анализе того или иного явления творческой жизни. Его художественный вкус и чутье помогали ему безошибочно «улавливать» подлинных звезд: Ханоха Левина, Меира Пичхадзе, Ефима Ладыженского. Или одним намеком выразить художественную ценность спектакля «Чайка» в постановке Беэр-Шевского театра («Сколько стоит мороженое?»). В этом его особенность, его индивидуальность критика.

Важной новой темой в творчестве Капитайкина стали «Исторические портреты», впоследствии напечатанные на страницах журнала «Алеф», а затем вышедшие в виде трех книг под общим названием «Имена» (см. библиографию в конце настоящего сборника). Они представляют собой очерки о евреях, в основном российских, оставивших серьезный след в искусстве, науке, литературе. Эта тема стала для Эдика особой. Вот как он объяснял принцип отбора героев для своих очерков: «…в этот цикл входят только те знаменитые (и не слишком знаменитые) люди, которые сохранили хоть какую-нибудь связь со своим народом. Зачем, к примеру, расска¬зывать (без психологических спекуляций) о писателе Марселе Прусте (еврее по материн¬ской линии), об актере Л.М. Леонидове (незаурядном антисемите, несмотря на «де¬вичью» фамилию Вольфензон) или о балерине Майе Плисецкой? Только для констатации факта, что, как у Л. Кассиля в “Kондуите и Швамбрании”|, “наша кошка тоже еврей”»?* Конечно, в нем самом ощущалась благородная гордость за свои древние гены, чувство национального достоинства, несмотря на то, что он был пропитан петербургско-ленинградской культурой в лучшем смысле этого слова.

Я полагаю, что на цикл «Имена» его вдохновило еще и знакомство с литературой русского зарубежья, начавшееся именно в Израиле. Нас здесь долгие годы сопровождало смешанное ощущение иммиграции-эмиграции, и судьба русско-еврейской и просто русской творческой интеллигенции, занесенной ветром революции во Францию, Германию, США, легко и естественно находила отклик в наших собственных переживаниях.

Надо сказать, что Израиль семидесятых – восьмидесятых годов прошлого столетия по внешним признакам был «окрашен» уличной культурой выходцев из восточных стран: Марокко, Йемена, Ирака, Египта. Гортанный иврит водителей такси и автобусов, духаны с фалафелем и шуармой, восточная музыка, лившаяся из открытых окон домов в бедных кварталах, где обычно селились и новые репатрианты из Союза…
Мы чувствовали себя странным чужеродным вкраплением в шумной и пестрой израильской толпе. На улицах тон задавали «Черные пантеры»**. Остатки первых волн русской и немецкой алии*** укрывались от них за знаменитыми иерусалимскими железными ставнями. Знакомство с этими представителями культурной элиты страны, казавшееся нам маловероятным (а на самом деле произошедшее довольно быстро), нам еще только предстояло.

Думается, что и по этой причине поиск своих корней становился еще более настоятельной потребностью. Это потом уже массовая алия девяностых быстро и уверенно создавала «русский Израиль». Приехавшие из разваливающегося Союза делали это размашисто, ни на секунду не усомнившись в своем праве не только быть такими, какие они есть, но и заявлять об этом в полный голос. Мы же скорее ощущали себя «людьми из подполья», членами некоего тайного братства, которому противопоказаны беспощадные лучи яркого израильского солнца. Мы жили «на обочине», хотя и среди нас были отдельные яркие кометы, прорывавшиеся на израильскую «сцену». Таким был, например, скульптор-монументалист Лев Сыркин, создавший на заводах Мертвого моря гигантскую фреску-мозаику «Сотворение мира». Или Марк Хасман, ставший одним из ведущих актеров Беэр-Шевского театра…

Выбор книг для рецензирования или очередной выставки для обзора определялся как художественным уровнем, так и географией. Среди героев очерков Капитайкина преобладали иерусалимцы – это не свидетельство каких-то осознанных предпочтений, а просто дань другому, «доинтернетовскому», времени.
Главное, разумеется, было отнюдь не в «иерусалимской прописке», а в том особенном «русско-еврейском воздухе», которым было пропитано творчество наших «дважды» соотечественников. Это воспринималось как важное свидетельство продолжения существования русско-еврейской культуры в Израиле.

Мои комментарии к текстам Капитайкина ни в коем случае не претендуют на какие-либо оценки, рекомендации или полноту. Свою задачу я вижу лишь в восстановлении (насколько мне это удалось) того воздуха, которым мы, алия семидесятых, тогда дышали, и атмосферы, в которой эти тексты рождались. Мы преодолевали собственные страхи и сомнения, ностальгию и конфликты с собой, культурные барьеры и привычные штампы восприятия, несостоятельность и незрелость наших ожиданий. Ряд этот можно расширять долго, включая пересмотр застарелых обид и чувства вины. Потому сборник и назван «Преодоление».
С тех пор многое изменилось. Сегодня, во втором десятилетии двадцать первого века, русскоязычное еврейство существует в едином духовном пространстве, независимо от границ. Мы надеемся, что работы, вошедшие в этот сборник, не покажутся нынешнему читателю далеким сигналом затонувшей Атлантиды.

Цель настоящего издания – не только воздать должное памяти Эдуарда Капитайкина, но и показать – через призму его публикаций, – что из себя представляла израильская культура тех лет, как закладывался здесь фундамент духовной и культурной жизни русскоязычной общины.

* * *

Выражаю глубокую признательность всем, кто помогал в работе над этой книгой: редактору Игалю Городецкому, издателю Юрию Вайсу, поэту Елене Игнатовой, художнице Галине Блейх, авторам воспоминаний об Э. Капитайкине, а также Феликсу Дектору, Владимиру Френкелю, Маргарите Шкловской и Леониду Юнивергу за ценные советы и замечания.